— Что значит еле терпишь? — она нахмурилась. — Звенит эта дрянь мерзко, конечно, но не настолько. И затыкается легко.

Меня уже начало потряхивать, боль все усиливалась, но в этот раз она шла по нарастающей, а не сразу лавиной и до потери сознания. Сейчас я мог всласть насладиться ее увеличением, ощутить каждой мышцей, каждой косточкой, каждой…

— Меня сейчас снова вырвет от боли и всем будет обидно, — процедил я из последних сил. — Больно мне, ясно?! И эта боль не засчитывается, как искупительная… марбхфхаискорт!

— Совсем весело, — вот теперь она выглядела недовольной всерьез. — Особенно учитывая, что я вообще никому ничего не обещала и никого воспитывать не соглашалась. Всего лишь ответила на идиотский вопрос психа, перегородившего мне дорогу к дому. И мелочь ему дала, чтоб отстал. И никак не ждала, что ты свалишься мне под ноги со своим чокнутым злыднометром и странной педагогикой. Как, говоришь, твой контракт расторгается?

Синяя стрелка немного подползла вверх, пока я вновь хватал ртом воздух и искал, чтобы такого ответить этой… мыши…

— Вызови Светлых и сдай им меня. Вот и все, — я тихо сполз на пол, обхватил руками колени и уткнулся в них лицом.

Обидно. Тошно. Устал. Тут хоть чаем напоили и пирогом накормили. Сейчас заберут обратно и опять будут голодом морить. Уроды светлые… Чертям их на мыло! И больно еще… хоть кричи! И про "мелочь" прозвучало добивающе-унижающе. Меня отдали ей за "мелочь", которую она всучила, чтобы от нее отвязались.

Обидно. Тошно. Больно. Устал…

— Делай же уже хоть что-нибудь! А то сейчас опять твой пол любимый облюю!

Алена:

Мдааа… Так и хочется сказать что-нибудь непередаваемо изысканное и велико-русское. Отвязалась от психа, называется. Хотя в чем-то сама виновата: даже на психов срываться не самое умное занятие, а злость — плохой советчик.

Не говоря уже о полной абсурдности всей истории. Темные, светлые, перевоспитание методом… Кхм. Идиотизм. Но реальный. Доказательств мне хватило.

И что теперь? Сдать этот подарочек отправителям и жить спокойно? Тем более, что мягкостью характера и приятностью в общении сей индивидуум не отличается. Сколько лет его там перевоспитывали? А он все права качает, пытается командовать, как и чем его пороть. Я уже молчу про все остальное: мордель у секс-страдальца ну очень выразительный.

На нем аршинными буквами написано его отношение и к моей внешности, и к умственному развитию. Мальчик прямо светится уверенностью, что его заморенная тушка для меня недостижимая эротическая фантазия, только и мечтаю выпороть и поиметь.

Оно мне надо?

Хотя видеть, как его самоуверенность терпит сокрушительное фиаско при известии, что всучили мне сие сокровище за бесценок, да еще и обманом, как просроченные консервы, было даже забавно. Ровно до того момента, когда намерение вернуть его продавцам не исказило подвижное лицо парня гримасой такого откровенного ужаса… что стало не по себе.

Ладно. За один раз от меня не убудет, а завтра разберемся.

— У меня, знаешь ли, нет номера телефона светлой канцелярии. Так что вызов откладывается по техническим причинам, а там посмотрим, — сказала я суховато, поднимаясь из-за стола. — Встать можешь? До комнаты сам дойдешь? Не здесь же мне тебя… воспитывать.

Парень молча, тихо по стеночке поднялся и посмотрел на меня:

— Куда идти?

Выглядел он не ахти — лоб в испарине, под глазами темные круги. Но падать в обморок вроде не собирался, и пачкать пол тоже.

— За мной иди, ловелас несчастный. Будем импровизировать.

Поразмыслив пару секунд, я направилась в гостиную. Познания в области карательной педагогики у меня самые смутные, но общее представление имеется. Если уж его надо пороть… тьфу! Пусть хоть ляжет, что ли. Педагогическим местом кверху.

— Располагайся, — я кивнула в сторону разложенного дивана.

Наташка ночевала у меня неделю назад, но ликвидировать беспорядок как обычно руки не дошли. И очень удачно.

Парень с изумлением оглядел свалку постельного белья, подушку, одеяло и перевел вопросительный взгляд на меня:

— Здесь?!

— Ну не на пол же тебя укладывать? — я задумчиво теребила выбившуюся из хвоста прядку, оглядываясь в поисках чего-нибудь подходящего… для педагогики. — Сдвинь в сторону, если мешает, и ложись.

Хмыкнув, парень утрамбовал всю кучу на диване, обернувшись, еще раз подозрительно оглядел меня, и снова уточнил:

— Марбхфхаискорт! Ты точнее сказать можешь?! На колени и животом на диван? Целиком с ногами на диван? На живот? На спину?!

Я даже опешила на секунду. Ничего себе у него познания! Мне такое разнообразие и в голову бы не пришло. Нда… Воображение тут же дорисовало картинку. Брррр. Познания-то, судя по всему, ни разу не теоретические. Во что я ввязываюсь? Блин.

— Я в палаческом ремесле не спец, так что извращаться не будем. Обойдемся дедовскими методами. Снимай полотенце и располагайся просто лежа, попой кверху.

Блин, у меня даже завалящего ремня нет. Не люблю и не ношу.

И тут я вспомнила, что за шкафом, в мастерской, черт знает сколько времени уже пылится моток антенного кабеля. Ну, если это не заменит плетку, или чем там его воспитывали, то я уж и не знаю.

Страдалец молча улегся и следил за мной краем глаза. Полотенце он весьма неохотно размотал и пристроил поблизости.

Когда я вернулась в комнату с метровым обрезком кабеля в руке, сложенным пополам, он приподнял голову с дивана и посмотрел на меня ошалело-испуганным взглядом:

— Ты что, спятила совсем?! А еще доброй прикидывалась! Ты меня ЭТИМ избивать собираешься?!

— Слушай, у меня тут не филиал инквизиции! — рассердилась я, несмотря на то, что, взвесив в руке это орудие, почувствовала себя неуютно. — Ничего другого нет. Могу вообще не пороть!

Парень обреченно выдохнул сквозь зубы:

— Миадерпиан поставь, так чтобы я его видеть мог. Как только скажу, что хватит — прекращай.

Его ворчливая бравада и командный тон меня, как ни странно, приободрили. Несчастной жертвой он не выглядел, и пожалеть тоже как-то не особенно тянуло. Скорее послать подальше.

Я сунула градусник ему под нос и, мысленно передергиваясь, встала над распростертым телом. Блин, эти его высокосветлые зазнобы, жены рогатых мстителей, что, педофилией страдали? Пацан же еще совсем…

Вздохнула, посчитала про себя от десяти до единицы… Примерилась.

Упругая петля хлестко впилась в напрягшийся зад, я от неожиданности дернула кабель на себя и с ужасом следила, как наливается нездоровым багрянцем двойной рубец. Черт, да я почти не замахнулась даже! С трудом подавила желание отбросить гадость подальше и свалить нафиг.

— Сссу-у-у-ка… Черти тебя… Больно как!

Я даже не обиделась. Очень хорошо его понимала, мне смотреть страшно, а каково это чувствовать? Вдруг что-то негромко брякнуло, и я повернула голову на звук.

Брякал, судя по всему, градусник. Красная полоска вдоль шкалы странно дернулась вверх, и тут же скатилась вниз, кажется еще ниже, чем до начала экзекуции.

— Эй, у тебя там градус опять понизился. Так и должно быть?

— Марбхфхаискорт! Нет! Ладно, бей дальше, дьявол тебя…

Новое бряканье и красная полоска скатывается еще на одно деление вниз.

Уже догадываясь, что это означает, я с сочувствием в голосе посоветовала:

— Ты матерись как-нибудь… Безадресно. В пространство. А то мы так до утра будем изгаляться.

— Бей уже… Я и так стараюсь!

Я вздохнула, мысленно процитировала именно те эпитеты, что не понравились градуснику, и замахнулась, пытаясь бить не так сильно.

Вышло как-то криво, чертова петля захлестнула на бедро, украсив его полукруглым рубцом. Страдалец дернулся, выгибаясь от боли, шарнул кулаком по дивану.

— Дьявол всех… Черт! Ха-а-а-искорт!

— Терпи, постараюсь аккуратнее, — сквозь зубы процедила я. — Не специалист, уж извини…

С третьего раза я все же приноровилась соизмерять силу ударов и их адресность. Лупила только по сжимающейся от боли заднице, стараясь не попадать дважды по одному месту. Это было не так просто, поскольку попа дергалась и извивалась, а нетронутых мест оставалось все меньше. Несчастная жертва светлой педагогики шипел, матерился в голос, с каждым новым бордовым рубцом все громче, лупил кулаком в диван так, что пружины гудели и ходили ходуном.