— Спите, а то будете потом на вахте клевать носом, — несколько раз говорил мне Сергей Сергеевич.

Но, конечно, мне было не до сна. Я отлично выспался за ночь в каюте и теперь, то и дело отрываясь от иллюминаторов, с нарастающей тревогой украдкой следил, как ведет себя за пультом командир. Скоро, совсем скоро мне придется занять его место…

А Волошин словно нарочно держался совершенно безмятежно. Казалось, он вообще не обращал никакого внимания на показания приборов. Увидев что-нибудь интересное, надолго приникал к иллюминатору, оживленно обмениваясь впечатлениями с биологами. Вернувшись, наконец, к пульту, он скользил по нему беглым взглядом, небрежно подкручивал какую-нибудь рукоятку и снова долго не обращал на приборы никакого внимания. Потом он выдвинул продолговатую доску, заменявшую ему походный письменный стол, и занялся какими-то расчетами. Или он все это делал нарочно: чтобы успокоить меня и показать, что управлять мезоскафом вовсе несложно?

И все-таки я вздрогнул, когда Сергей Сергеевич потянулся и спокойно сказал:

— Прошу вас, маэстро. Принимайте вахту. А я немножечко сосну. Вот вам вахтенный журнал, тут все записано: какую глубину держать, какой курс. Конечно, если личинки вздумают повернуть, следуйте за ними. А так, без нужды, пожалуйста, никаких кнопок не нажимайте. Это все, что от вас требуется.

Он прошел в соседний отсек и, сладко, громко зевнув, улегся на откидной койке. А я, точно на иголках, сидел в мягком кресле перед пультом, и глаза мои метались от одного циферблата к другому.

Кажется, увеличивается глубина? Нет, это мне показалось, просто на шкалу указателя от моего резкого движения упал блик света…

Легла вскоре спать и Елена Павловна. Мы остались на вахте вдвоем с Марковым. Иван Андреевич был занят наблюдениями. Не отрываясь от иллюминатора, он время от времени включал кинокамеру, заметив, видимо, что-то интересное. Потом Макаров вытащил из ловушки причудливую светящуюся рыбку и занялся упаковкой ее в специальный контейнер.

Управляться ему одному, похоже, было трудно. Макаров несколько раз покосился на меня. Но я не мог оторвать глаз от пульта, и вид у меня, наверное, был такой напряженный, что Иван Андреевич не решился позвать меня на подмогу и, усмехнувшись, продолжал возиться с рыбешкой один.

Закончив свою работу, Макаров начал мне рассказывать, как сам впервые погружался в мезоскафе и с перепугу случайно нажал не ту кнопку и как ничего не понимавший Волошин долго не мог разобраться в странном поведении подводного кораблика…

История была забавная: Макаров рассказывал ее очень живо, весьма похоже изображал недоумевающего Волошина. Но я слушал его невнимательно.

То мне начинало казаться, будто мы почему-то всплываем, и я судорожно хватался за штурвал балластных цистерн. То вдруг подозрительно уходила куда-то в неположенную сторону стрелка курсового указателя…

Но постепенно нервы мои успокаивались. Вскоре я уже даже стал поддерживать разговор, хотя и односложными восклицаниями вроде:

— Ну да?! А вы что?

Но когда Волошин проснулся, я вдруг почувствовал, что и минуты не могу больше высидеть за этим проклятым пультом. А Сергей Сергеевич вовсе не спешил принимать вахту. Он неторопливо умылся, потом побрился так тщательно и аккуратно, словно собирался на дипломатический прием. Затем он скрылся в крошечном камбузе и, негромко насвистывая, долго готовил там ужин.

Когда он, наконец, сменил меня, я с трудом поднялся с кресла. Шея у меня затекла и не поворачивалась. Все тело одеревенело. От ужина я отказался, только жадно выпил две бутылки нарзана и завалился спать.

Уснул я моментально, хотя койка была узкой, неудобной. Но и во сне передо мной все метались и плясали какие-то стрелки, и эта призрачная вахта выдалась, пожалуй, такой же утомительной и напряженной. Волошин потом говорил, будто я даже повизгивал и скулил во сне, как уставшая собака…

Но вахта за вахтой, и постепенно я привыкал к подводному плаванию.

Время будто остановилось. За стеклами иллюминаторов постоянно царила тьма, лишь изредка оттесняемая светом наших прожекторов. Ни дня, ни ночи — только вахты, похожие одна на другую.

За пультом я уже не дергался и вел с Макаровым длинные беседы обо всем на свете. А сменившись, ложился спать или пристраивался к иллюминатору.

Все мы ждали того момента, когда Сергей Сергеевич скажет:

— А не полюбоваться ли нам небом в алмазах?

Это значило, что сейчас мы всплывем на поверхность, чтобы пополнить запасы воздуха и поговорить по радио с «Богатырем».

Наш мезоскаф мог находиться на глубине, не всплывая, больше двух суток. Но мы поднимались на поверхность каждый день, точнее, каждую ночь — всегда в одно и то же время. Ночью воздух был свежее, легче поддерживать радиосвязь с «Богатырем» и меньше опасности, что нас протаранит какое-нибудь случайное судно. Днем едва выступающую из воды рубку мезоскафа трудно заметить, а ночью ходовые огни видны издалека.

Конечно, никто из нас не ложился спать в это время, как бы ни устал. В тесном люке мог стоять, высунувшись до пояса, только один человек, поэтому мы вылезали «посмотреть небо в алмазах» по очереди, и каждый имел право дышать вдоволь пятнадцать минут.

Короткими казались эти минуты. Пожалуй, лишь теперь, высунувшись до пояса из люка и жадно вдыхая чистый морской воздух, приятно пахнувший сыростью и вянущими водорослями, я не то что до конца понял, а прямо-таки прочувствовал, что время в самом деле относительно. Оно может то ползти и тянуться, то мчаться с бешеной скоростью.

Рубка поднималась над водой едва на метр. Было странно и незабываемо стоять вот так — буквально по пояс в океане. Океан спал, темная вода была неподвижной, только изредка набегала с мягким шелестом небольшая волна, словно океан тихонько и ласково вздыхал во сне.

А ночь над океаном была ласковой, трепетной и живой. И небо над головой сплошь усеяно живыми, мерцающими алмазами звезд. Стоило посмотреть на эти сверкающие звездные россыпи несколько секунд не отрываясь, как начинала кружиться голова.

Но вот уже кто-то нетерпеливо дергает за ногу… И я, бросив, жадный прощальный взгляд на небо и поспешно делая несколько, — поглубже — вдохов, начинаю спускаться по узкой стальной лесенке, чтобы уступить свое место под звездами товарищам.

Волошин, только что закончивший разговор с «Богатырем», спешит сообщить последние новости. Логинов все возится с осьминогами, Бек просидел целый час в барокамере, имитируя погружение в акваланге на глубину километра, час тому назад закончился банкет по случаю шестидесятилетия нашего капитана, все жалеют, что мы не приняли участия в этом веселье…

Так прошли четыре дня и четыре ночи. Я уже чувствовал себя за пультом довольно спокойно, даже разрешал себе отвлечься ненадолго, чтобы поглазеть в иллюминатор или помочь Макарову поймать какую-нибудь глубоководную живность.

И тут внезапно начались приключения, об отсутствии которых я слегка сожалел, — и как раз во время моей вахты…

Все произошло так стремительно и неожиданно, что нелегко об этом теперь как-то связно рассказать.

Помню, я только повернулся к иллюминатору, заинтересованный возгласом Макарова:

— Полюбуйтесь, какое страшилище!

И в тот же миг оказался почему-то на холодном металлическом полу.

Мезоскаф вдруг накренился и ринулся в глубину. Казалось, еще минута — и он врежется носом в морское дно!

Макаров тоже упал, но поднялся быстрее меня и первым, цепляясь за что попало, кинулся к пульту. Я видел, как он всем телом навалился на штурвал, пытаясь продуть цистерны и прекратить опасное падение.

Я подскочил к нему…

Но тут же, оттолкнув нас обоих от пульта, за штурвал взялся проснувшийся Волошин. Он был в одних трусах, всклокоченный со сна…

Стрелка глубиномера продолжала бежать от деления к делению.

800 метров… 900 метров… 1000…