А и стали атласны и шелковы.
И приходит час, приходит время,
И Кузьма с Демьяном и Вавило
Подошли к безрадостному царству.
Их учуял грозный царь-собака,
В свой гудок престрашно стал играти.
От того от страшного игранья,
А и где там были нивы и дороги,
Протянулись тины и болота.
Заиграл Вавило во гудочек,
А во звончатый во переладец:
Накатилась туча огневая,
С молоньями туча и с громами.
И горит, горит безрадостное царство.
И сгорело с края и до края.
Заиграл Вавило во гудочек,
А во звончатый во переладец:
В небесах весенни зори заиграли,
Живоносные дожди на землю пали,
И несеяны хлеба заколосились,
Города и сёла взвеселились.
И Кузьму с Демьяном люди похваляют,
И Вавилу славят, величают,
Той землёю править наряжают.
Дед Пафнутий Анкудинов
Первый рассказ этой книжки посвящён Марье Дмитриевне Кривополеновой потому, что слава о ней прошла по всей России и пожилые люди с восхищением вспоминают эту сказочную старуху.
Но были на Севере талантливые рассказчики — мастера слова, которые никогда не выступали в театрах и клубах.
Умение говорить красноречиво, дары речи своей эти люди щедро рассыпали перед своими учениками и перед взрослыми при стройке корабля и в морских походах.
Таков был Пафнутий Осипович Анкудинов, друг и помощник моего отца.
Хвалил ли, бранил ли Анкудинов своих подручных, проходящие люди всегда остановятся и слушают серьёзно.
Помню упрёки, с которыми Анкудинов обращался к одному сонливому пареньку:
— Лёжа добра не добыть, лиха не избыть, сладкого куса не есть, красной одёжи не носить.
Молодёжь рада бывала, когда шкипером на судно назначался Анкудинов.
В свободный час Анкудинов сидит у середовой мачты и шьёт что-нибудь кожаное. На нём вязаная чёрная с белым узором рубаха, голенища у сапог стянуты серебряными пряжками. Седую бороду треплет лёгкий ветерок. Ребята-юнги усядутся вокруг старика.
Мерным древним напевом Анкудинов начинает сказывать былину:
Мимо нас стороной проходит встречное судно. Шкипер Анкудинов берёт корабельный рог-рупор и звонко кричит:
— Путём-дорогой здравствуйте, государи!
Шкипер встречного судна спрашивает:
— Далече ли путь держите, государи?
Анкудинов отвечает:
— От Архангельского города к датским берегам.
И встречное судёнышко потеряется в морских далях, как чайка, блеснув парусами.
И опять только ветер свистит в парусах да звучит размеренный напев былины:
Конечно, устное сказыванье пышным цветом цвело и в домашней обстановке. Люди морского сословия ходили друг к другу в гости целыми семьями. Молодёжь опять не даёт покоя Анкудинову:
— Дедушка, расскажи что-нибудь.
Старик иное и зацеремонится:
— Стар стал, наговорился сказок. А смолоду на полатях запою — под окнами хоровод заходит. Артели в море пойдут — мужики из-за меня плахами[13] лупятся. За песни да за басни мне с восемнадцати годов имя было с отчеством. На промысле никакой работы задеть не давали. Кушанье с поварни, дрова с топора— знай пой да говори. Вечером промышленники в избу соберутся— я сказываю. Вечера не хватит — ночи прихватим. Дале один по одному засыпать начнут. Я спрошу:
— Спите, государи?
— Не спим, живём. Дале говори…
Рассказы свои Анкудинов начинал прибауткой: «С ворона не спою, а с чижа споётся».
И заканчивал: «Некому петь, что не курам; некому говорить, что не нам».
