– А барон W.?

– Это девочка в мундире; что в нем – но знаете ли что? влюбитесь в Л. Он займет ваше воображение: он так же необыкновенно умен, как необыкновенно дурен; et puis c'est un homme а grands sentiments,[6] он будет ревнив и страстен, он будет вас мучить и смешить, чего вам более?

Однако ж Вольская его не послушалась. Минский угадывал ее сердце; самолюбие его было тронуто; не полагая чтоб легкомыслие могло быть соединено с сильными страстями, он предвидел связи безо всяких важных последствий, лишнюю женщину в списке ветреных своих любовниц, и хладнокровно обдумывал свою победу. Вероятно, если б он мог вообразить бури его ожидающие, то отказался б от своего торжества, ибо светский человек легко жертвует своими наслаждениями и даже тщеславием лени и благоприличию.

Минский лежал еще в постеле, когда подали ему письмо. Он распечатал его зевая; пожал плечами, развернув два листа, вдоль и поперек исписанные самым мелким женским почерком. Письмо начиналось таким образом:

«Не умела тебе высказать всё, что имею на сердце; в твоем присутствии я не нахожу мыслей, которые теперь так живо меня преследуют. Твои софизмы не убеждают моих подозрений, но заставляют меня молчать; это доказывает твое всегдашнее превосходство надо мною – но не довольно для счастия, для спокойствия моего сердца»…

Вольская упрекала его в холодности, недоверчивости и проч., жаловалась, умоляла, сама не зная о чем; рассыпалась в нежных, ласковых уверениях – и назначала ему вечером свидание в своей ложе. Минский отвечал ей в двух словах, извиняясь скучными необходимыми делами и обещаясь быть непременно в театре.

Вы так откровенны и снисходительны, сказ.<ал> Исп.<анец>, что осмелюсь просить вас разрешить мне одну задачу – я скитался по всему свету, представлялся во всех Евр.<опейских> дворах, везде посещал высшее общество, но нигде не чувствовал себя так связанным, так неловким как в проклятом вашем Аристокр.<атическом> кругу – Всякой раз когда я вхожу в залу Княгини В. – и вижу эти немые, неподвижные мумии, напоминающие мне Египетские кладбища, какой-то холод меня пронимает. Меж ими нет ни одной моральной Власти, ни одно имя не натвержено мне Славою – перед чем же я робею – Перед недоброжелательством, отв.<ечал> Русский, это черта нашего нрава – В народе выражается она насмешливостию – в высшем кругу невниманием и холодностию. (О мужчинах нечего и говорить). Наши дамы к тому же очень поверхностно образованы, и ничто Евр.<опейское> не занимает их мыслей – Политика и литература для них не существует – Остроумие давно в опале как признак легкомыслия – О чем же станут они говорить? о самих себе? нет – они слишком хорошо воспитаны. Остается им разговор какой-то домашний, мелочной, частный, понятный только для немногих – для избранных – И человек не принадлеж<ащий> к это<му> малому стаду принят как чужой – и не только иностранец но и свой.

Извините мне мои вопросы, ск<азал> Исп<анец> – но вряд ли мне найти в другой раз удовлетворительных ответов и я спешу вами пользоваться – Вы упомянули о вашей Арис<тократии>; что такое русск.<ая> Арист<ократия> – Занимаясь Вашими законами – я вижу что наследственной Арист<ократии> основанной на неделимости имений у Вас не существует – Кажется между вашим дворянств<ом> существует гражданское равенство – и доступ к оному ничем не ограничен – На чем же основывается ваша т.<ак> на<зываемая> Ари<стократия> – разве только на одной древности родов – Русск<ий> засмеялся – [Вы ошибаетесь] отвечал он – древнее русское [дворянство,] в следствии причин вами упомянутых, упало в неизвестность и составило род третьего состояния. Наша благо<род>ная чернь, к которой и я принадлежу, считает своими родоначальниками Рюрика и Мономаха – Я скажу на пример, продолжал русск<ий> [с] видом самодовольного небрежения, корень дворянства моего теряется в отдаленной древности, имена предков моих на всех страницах Ист.<ории> нашей. Но если <бы> я подумал назвать себя Аристократом> то вероятно насмешил бы многих – Но настоящая Аристокр<атия> наша с трудом может назвать и своего деда – Древн<ие> роды их восходят до Петра и Елисаветы. Денщики, Певчие, Хохлы – вот их родоначальники – Говорю не в укор: достоинство, всегда достоинство – и Государств<енная> польза требует его возвышения – Смешно только видеть в ничтожных внуках пир<ожников> ден<щиков> певч<их> и дьячков, спесь герцога Monmoren[7] <су>, первого Христианского Барона, [и] Клермон-Тонн<ера> – Мы так положительны что стоим на коленах пред настоящим случаем, успехом и <….> но очарование древн<остью> благодарность к прошедш<ему> и уважение <к> нравственным дост<оинствам> для нас не существует. Карамзин недавно рассказал нам нашу Историю. Но едва ли мы вслушались – Мы гордимся не славою предк<ов>, но чином какого нибудь дяди, или балами двоюродной сестры – [Заметьте] что неуважение к предкам есть первый признак дикости <и> безнравственности.