Я услышал нежное жужжание и почувствовал, что мои щеки овевает душистый воздух весеннего утра. Постепенно он превратился в ритмичный пульсирующий поток, словно уносивший с собой мое тело. Я плавал в теплых объятиях летнего моря, блаженно покачиваясь на воркующих волнах. Но пульсация все усиливалась, жужжание становилось громче, волны выше и яростнее — и вот меня уже швыряли валы штормового моря. Меня пронизала мучительная боль. В мозгу словно вспыхивали и гасли пронзительно яркие искры, в ушах ревели водопады; но тут словно что-то порвалось и я очнулся.
Сцена, героем которой я оказался, была довольно любопытной. Бросив вокруг беглый взгляд, я понял, что лежу на полу каюты частной яхты в весьма неудобной позе. Мои руки мерно поднимали и опускали два темнокожих человека в странной одежде. Их национальность мне определить не удалось, хотя я на своем веку повидал немало разных племен и народов. На голове у меня было укреплено какое-то приспособление, соединявшее мои дыхательные органы с машиной, которую я сейчас опишу.
Ноздри мне чем-то заткнули, так что дышал я через рот, Скосив глаза, я увидел, что из моего рта под острым углом расходились две трубки, напоминавшие садовые шланги, но сделанные из какого-то иного материала. Открытый конец одной из них лежал на полу возле меня, вторая же змеилась по каюте и исчезала в аппарате, который я обещал описать.
В те дни, когда я еще не был перекати-полем, я интересовался точными науками и познакомился с обычными лабораторными приборами и оборудованием, а потому мог оценить машину, которую теперь увидел. Почти все ее части были сделаны из стекла и отличались грубой простотой, характерной для экспериментальных приборов. Основу машины составляла воздушная камера; в ней находился сосуд с водой, в которую была опущена вертикальная трубка, увенчанная шаром. Внутри этого шара помещался вакуумный насос. Вода в трубке двигалась вверх и вниз, и это движение, сообщавшееся мне по шлангу, соответствовало вдохам и выдохам. Благодаря этому, а также энергичной работе людей, сгибавших и разгибавших мои руки, процесс дыхания поддерживался искусственно и мои легкие раздувались и опадали в ожидании той минуты, когда природа возобновит свой прерванный труд.
Едва я открыл глаза, как моя голова, ноздри и рот были освобождены от вышеупомянутых приспособлений. Мне дали выпить рюмку коньяку, пошатываясь, я поднялся на ноги, чтобы поблагодарить своего спасителя, и увидел… отца! Долгие годы, полные вечных опасностей, научили меня сдержанности, и я решил подождать, не узнает ли он меня сам. О нет! Он видел перед собой лишь беглого матроса и обошелся со мной соответственно.
Предоставив меня заботам своих темнокожих слуг, он начал проглядывать заметки, которые сделал за время моего воскрешения. Мне подали вкуснейший обед, а на палубе тем временем поднялась суета, и по выкрикам матросов, лязганью цепей и скрипу такелажа я понял, что мы снимаемся с якоря. Я усмехнулся про себя. Отправиться в плавание по бескрайнему Тихому океану со своим отшельником отцом — что за великолепная шутка! Тогда мне и в голову не пришло, над кем именно она будет сыграна. Да знай я в ту минуту все, я тут же прыгнул бы за борт и с восторгом вернулся бы в грязный кубрик корабля, с которого недавно бежал.
На палубу мне разрешили выйти, только когда последний маяк и последний лоцманский катер остались далеко позади. Я был благодарен отцу за такую предусмотрительность и сказал ему об этом — искренне, хотя и с матросской грубоватостью. Я ведь не знал, что он скрыл мое присутствие на борту яхты от посторонних глаз отнюдь не ради меня, а ради собственных целей. Он коротко рассказал мне, как его матросы вытащили меня из воды, и прибавил, что я не должен его благодарить, — наоборот, это он мне многим обязан. Он уже давно сконструировал аппарат для проверки одной своей теории, касающейся определенных биологических явлений, но ему все не представлялось случая пустить его в ход.
— С вашей помощью моя гипотеза блестяще подтвердилась, — сказал он и добавил со вздохом: — Но лишь по отношению к утопленникам.
Однако не будем забегать вперед. Он предложил мне на два фунта больше, чем я получал на прежнем своем судне, с тем чтобы я остался у него матросом. Его щедрость меня приятно удивила: ведь, собственно говоря, я ему не был нужен. В кубрик меня против моих ожиданий не отослали, а предоставили удобную каюту, обедал же я за капитанским столом. Отец, очевидно, заметил, что я не простой матрос, и я решил воспользоваться этим случаем, чтобы вернуть себе его расположение. Я придумал какую-то сказку, чтобы объяснить ему, почему я, образованный человек, оказался в таком положении, и всячески искал его общества. Я не замедлил сообщить ему о моих прежних занятиях наукой, и он по достоинству оценил мои знания. Вскоре я стал его лаборантом с соответствующим повышением жалованья, а когда он подробнее ознакомил меня со своими теориями, я проникся почти столь же горячим энтузиазмом, как он.
Дни летели стремительно: новая работа увлекла меня, и я то занимался в прекрасной библиотеке отца, то слушал его объяснения, то помогал ему в исследованиях. Но нам приходилось отказываться от многих увлекательнейших опытов, потому что яхта во время качки не самое удобное место для сложных лабораторных экспериментов. Впрочем, он обещал мне немало упоительных часов в великолепной лаборатории, которая и была целью нашего путешествия. Он объяснил, что открыл в Южных морях необитаемый островок и превратил его в научный рай.
На острове мне не потребовалось много времени, чтобы понять, в каком мире ужасов я очутился. Однако я кратко опишу предшествовавшие события, которые привели к тому, что на мою долю выпало пережить то, чего еще не переживал ни один человек.
На склоне лет мой отец устал от чар дряхлой античности и превратился в верного поклонника и служителя биологии. Основы этой науки он постиг еще в юности, а теперь ознакомился с последними ее достижениями и в конце концов оказался на границе бескрайних просторов неведомого. Он намеревался оставить в них свой след, и вот в этот-то момент мы и встретились. У меня, не мной будь сказано, голова работает неплохо — я уловил ход его рассуждений, постиг его метод и стал почти таким же одержимым безумцем, как он сам. Впрочем, нет! Те изумительные результаты, которых мы впоследствии достигли, доказывают, что безумцем он не был. Скажу только, что другого столь патологически и хладнокровно жестокого человека я не встречал.
Когда он постиг тайны физиологии и психологии, перед его мыслью открылось весьма обширное поле исследований, и, чтобы овладеть им, он начал изучать органическую химию, патологическую анатомию, токсикологию и другие науки и отрасли наук, которые могли ему понадобиться. Исходя из предположения, что причиной временного и окончательного прекращения жизнедеятельности организма является коагуляция некоторых элементов протоплазмы, он выделил эти субстанции и подверг их всевозможным исследованиям. Временное прекращение жизнедеятельности вызывает кому, а окончательное — смерть, однако мой отец утверждал, что коагуляцию протоплазмы можно замедлять, предотвращать и даже совсем приостановить на самых последних ее этапах. То есть, если говорить проще, он утверждал, что смерть в таких случаях, когда она не была насильственной и ни один из главных органов тела не пострадал, представляет собой лишь прекращение жизнедеятельности и что в определенных случаях жизнь можно вернуть с помощью того или иного метода. Этот-то метод он и стремился найти, с тем чтобы на практике доказать возможность возобновления жизнедеятельности в мертвом, казалось бы, организме. Конечно, он понимал, что любая такая попытка окажется бесполезной, если разложение уже началось: ему требовался организм, который совсем недавно — минуту, час, сутки назад — был еще полон жизни. На моем примере он более или менее доказал свою теорию. Ведь я утонул и был уже мертв, когда меня вытащили из волн Сан-Францисского залива, но огонек жизни был зажжен вновь с помощью аэротерапевтического аппарата, как называл отец свою машину.
