Майор не посчитал зазорным самолично вырвать верёвку у палача и отвязать Якова-Антона. Распаляя в себе гнев, я надвинулся на Ромодановского.

— Почто же ты, князь боярин, без моего позволения сего отрока на дыбу наладил? Не я ли тебе сказывал, что ценен Яшка мне в добром здравии? Так-то ты волю государя исполняешь!

Боярин ничуть не испугался гнева царя. Он гнева и отца Петра не очень-то, видать, страшился, а тем более, малолетнего сына! Конечно, роста-то во мне пока мало, хоть и выгляжу постарше своих лет. Может со стороны это и смешно казалось, как ребенок пытается изобразить царский гнев, но мне тогда было всё равно. Я шаг за шагом надвигался на стоящую передо мной гору мускулов и жира под алым расписным кафтаном. Пока практически не упёрся ему в пузо. Заметил, что так я начинаю терять в своей значительности из-за того, что вынужден смотреть на него снизу вверх. Чуть задев его плечом, я повернулся и сел на единственный стоящий здесь чурбак. Тоже не супер положеньице — ноги еле достают до земли, но всё же, я остался единственным, кто сидел.

— Ты не гневайся понапрасну, Пётр Алексеевич. Греха большого в том, что повисел сей отрок на дыбе, нет. А наказания без вины не бывает. Невиновных у нас нет. Будет впредь осторожнее при царе новое зелье, да ракеты испытывать. — Пророкотал князь.

Судя по тому, как на его слова отреагировали Химик с Майором, я понял, что не мне одному послышались в речи боярина некоторые обороты, не характерные для этого века. Только Зотов почему-то оставался невозмутим. "Да, от попаданцев становится тесновато в этом времени!" Решился на тест:

— А ты, Фёдор Юрьевич, случаем славянский шкаф не продаёшь?

Ответ моментальный:

— Про какой шкап ты вопрошаешь, государь? Прости холопа своего, но не разумею я слов твоих.

И во взгляде у него ни тени узнавания — обычная тяжесть и сверление. Непонятно стало, может и не под вселенцем, а может и не хочет показывать это перед палачом и своими подьячими. Выставили всех посторонних и остались в тесной компании темпонавтов. Борис Алексеевич повторяет мой вопрос. Но Ромодановский отвечает уже раздражённо, показывая своё непонимание нашими действиями. Опасаясь эскалации, примирительно говорю:

— Довольно! Забудь о сём, князь боярин. Можешь спрашивать Яшку сам — мы помехой не будем. — Перевожу немного дух. Никто из присутствующих не решается прервать паузу. — Только никому более не сказывай, что он тебе ответит. Зело много, мню, охочих будет до знаний сего отрока. Ты ж матушку давно знаешь и батюшке верно служил. Тебе я верю. Тебе, да князю Борису, да Никите Зотову. А более никому! Вопрошай, а я же буду слушать, да ума-разума набираться — учиться умению твоему вопросы хитрые задавать.

Уже ближе к обеду мы, наконец, выбрались из подклета охранной избы. Ромодановский согласился с освобождением Брюса, хотя крови нам попил знатно. Я так и не смог определиться под вселенцем ли он или это у него наведённое от общения с Зотовым. Эти двое весьма сблизились после пожара. И хотя Фёдор Юрьевич дистанцию с дьяком держал соответственно своему положению, но было видно, что Никита Моисеевич входит в число его доверенных, близких людей. Я решил для себя принять за рабочую гипотезу, что Зотову пришлось открыться перед боярином во время сыска и каким-то образом убедить того в своей полезности мне и матушке. А матушке, как мне уже рассказали, будущий князь-кесарь был предан до самозабвения. Почему? Вот это тайна прошлой жизни царицы. Я был уверен только в том, что в той истории он пользовался неограниченным доверием Петра, а про государыню ничего не было. Ещё одно доказательство того, что либо это другой мир, либо никаким "историческим свидетельствам" верить нельзя.

Во дворе толпились мои "робяты". Практически все они — голубая кровь, из известных на Москве фамилий. Салтыковы, Языковы, Лыковы, Шереметевы и, куда ж без них, Стрешневы с Головиными. Шире всех были представлены Голицыны и Долгорукие (или правильнее — Долгоруковы). Правда, если последние были родными братьями, то клан Голицыных был весьма пёстр по родству. Достаточно сказать, что тут был не только сын Бориса Голицына, но, и его брат, и двоюродный племянник по матери, и, даже, младший сын самого Василия Васильевича Голицына, которого я никак не ожидал видеть в Преображенском. А царица откровенно смотрела на Алексея как на засланного казачка.

Потешные откровенно скучали. Дружбы между всеми ними, конечно, не было — разбивались по кучкам с учётом статуса родителей и интересов. Матвеев, как всегда, с младшими и незнатными баловался самолётиками. Долгоруковы с Андреем и Василием Черкасскими задирались к дворовым девкам и холопам. Голицыны вместе с Шереметевым и Салтыковыми степенно обсуждали вчерашние события.

Моё появление особо не поменяло их занятия. Разве что задиры перестали громко хохотать над какой-то проделкой младшего из "робят". Дисциплина была низкая. Без участия Петра мне были неинтересны обычные забавы с потешными, а те просто отбывали повинность при малолетнем государе, не проявляя и тени инициативы.

"Ничего недолго им такая халява будет ломиться. Вот за церковью плац уже заровняли, да песочком отсыпали. В понедельник должны прислать форму, тогда и займёмся настоящей "потехой". Для начала строевой подготовкой — вспомним и школьную НВП. Оптимально было бы Ивана Нарышкина с Урала вытащить, уж он сумел бы нам настоящий КМБ устроить. Голицыну-то не по возрасту и статусу будет, поди, с пацаньём бегать. Но это всё мечты несбыточные. Добро ещё если Майор программу под текущие реалии напишет, а то моего военного опыта надолго не хватит" — размышлял я, оглядывая своё воинство.

По лицею или кадетскому корпусу окончательно так ничего и не решили. Пётр с измены слез только вчера при пушечной пальбе и я его вопросами не терзал особо. Пустили дело на самотёк. Ребёнка очень впечатлили Брюсовы ракеты. Мои объяснения, что это всё не серьёзно для настоящей войны, разбивались о стойкое "Хочу!" носителя. Пётр, примирившись с мои присутствием и поняв, что немедленное слияние не грозит, а я сильно давить на него не намерен, вовсю тестировал пределы моего терпения. Ну что ж, пришлось согласиться на развитие "огненных потех". Для себя объяснил это тем, что пока забавы с шутихами могут быть полезны для прикрытия работ по новым порохам. "Церковь алхимиков, конечно, не любит, но против пороха не возражает. Вот и побалуемся лет пять-семь. Технологии отточим, не привлекая особого внимания. А там уже разберёмся, с какой стороны пушки заряжать. Пока же пусть командует потешными сам царь. Надо будет, то чего делать подскажу, но лезть в управление не буду".

Собрал "робят" и представил им Брюса как главного фейерверкера. Некоторые начали нос воротить от "немца" — морды боярские, но большинство благосклонно восприняло нового фаворита. Пошли толпой смотреть, как строят рядом с Театральной хороминой, выбитой мной под учебное здание, большой барак под казарму. Потом пошли в церковь на короткую службу, а затем в сад, где на новой веранде нам приготовили обед. Совместная трапеза с царём считалась одной из высших привилегий на Руси. Поэтому, хоть я и был не старший царь, никто из потешных это пропустить не смел. "Детки" терпеливо ожидали, кого и куда я посажу за стол — кто сегодня будет сидеть по правую руку, а кто в дальнем углу. "Неужели не догадались, что я каждый день их просто по очереди меняю?"

Но сегодня порядок был слегка нарушен, т. к. я посадил рядом "немца". Глаз его заплыл основательно, губы распухли и язык после допроса у Ромодановского не поднимался. Но Яков, пока обедал, мужественно терпел боль и старательно не замечал презрительные взгляды на его простую одежду. Я с удовольствием отстранился от управления, позволяя Петру насладиться "обедом с соратниками". А ребёнок первым делом взял и отдал Брюсу свой кафтан! Вот стыдобища мне! Такой большой дядька, а не догадался, как поднять статус новому фавориту!