– Проклятие! – сказал хозяин. – Нигде вы не будете в большей безопасности, чем здесь, у меня, господа. Я за это ручаюсь.

– Но вы только что говорили о человеке, снявшем смежную комнату.

– Да, но пусть он ведет себя примерно. Как только я замечу, что он шпионит за вами, слово Бернуйе, он вылетит отсюда.

– Вас зовут Бернуйе? – спросил Шико.

– Да, это мое имя, сударь, и, смею заметить, я горжусь тем, что оно известно среди верных если не в столице, то, во всяком случае, в провинции. Однако ваше слово, одно-единственное, и я выброшу этого проходимца из гостиницы.

– Зачем? – сказал Шико. – Напротив, оставьте его здесь. Всегда предпочтительней иметь врагов около себя, по крайней мере, тогда за ними можно следить.

– Вы правы, – сказал Бернуйе, восхищенный умом своего постояльца.

– Но что заставляет вас принимать этого человека за нашего врага? Я говорю: «За нашего врага», – продолжал гасконец с ласковой улыбкой, – ибо я вижу, что мы братья.

– Да, да, конечно, – сказал хозяин. – Что заставляет меня…

– Вот именно, что заставляет вас?

– А то, что он прибыл сюда одетый лакеем, а здесь переоделся вроде бы в адвоката. Но он адвокат не больше, чем лакей; я заметил, что из-под плаща, который он бросил на стул, торчит кончик длинной рапиры. К тому же он мне говорил о короле с почтением, которого сейчас ни от кого уже не услышишь, и, наконец, он признался, что выполняет какое-то поручение господина де Морвилье, а вам должно быть известно, что Морвилье министр у Навуходоносора.

– У Ирода, как я его, называю.

– Сарданапала!

– Браво!

– Эге, да мы понимаем друг друга с полуслова, – сказал хозяин гостиницы.

– Клянусь богом! – подтвердил Шико. – Решено, я остаюсь.

– Полагаю, что вам лучше остаться.

– Но ни слова о моем родственнике.

–Разрази господь!

– Ни обо мне.

– За кого вы меня принимаете? Но тише, я слышу чьи-то шаги.

На пороге появился Горанфло.

– О! Это он – достопочтенный отец! – воскликнул хозяин.

И, подойдя к монаху, сделал перед ним знак лигистов.

При виде этого знака Горанфло обуяли изумление и страх.

– Отвечайте, отвечайте же, брат мой, – сказал Шико. – Наш хозяин знает все, он из наших.

– Из каких наших? – усомнился Горанфло. – Как это понять?

– Из святого Союза, – вполголоса сказал Бернуйе.

– Вы видите, что ему можно ответить. Отвечайте же! Тогда Горанфло сделал ответный знак, донельзя обрадовав хозяина.

– Однако, – сказал монах, торопясь переменить разговор, – мне обещали херес.

– Херес, малага, аликанте – все вина моего погреба в полном вашем распоряжении, брат мой.

Горанфло перенес свой взгляд с хозяина на Шико, а с Шико на небеса. Он ничего не понимал в том, что случилось, и было видно, как в своем чисто монашеском смирении он признает себя недостойным свалившегося ему на голову счастья.

Горанфло напивался три дня подряд: первый день – хересом, второй – малагой, третий – аликанте, но в конце концов признал, что самое приятное опьянение у него наступает после бургундских вин, и на четвертые сутки вернулся к шамбертену.

За эти четыре дня, пока монах занимался своими изысканиями, Шико не покидал комнаты и с утра до вечера следил за поведением адвоката Николя Давида.

Хозяин, который приписывал это затворничество страху перед предполагаемым приверженцем короля, изощрялся в издевательствах над нежелательным постояльцем.

Но тот был неуязвим, по крайней мере, с виду. Николя Давид назначил Пьеру де Гонди встречу в гостинице «Под знаком креста» и не хотел покидать своего временного убежища, опасаясь, что посланец герцогов Гизов его не разыщет. Поэтому в присутствии хозяина он казался совершенно бесчувственным. Правда, когда за мэтром Бернуйе захлопывалась дверь, Шико через дырку в стене с большим интересом созерцал припадки бешенства, которым Николя Давид, оставшись один, предавался в полное свое удовольствие.

Уже на следующий день после прибытия в гостиницу Шико видел, как Николя Давид, заметив недобрые намерения хозяина, погрозил кулаком мэтру Бернуйе, правда, не самому мэтру, а двери, которая за ним закрылась.

– Еще пять-шесть дней, мерзавец, – прошипел адвокат, – и ты мне за все заплатишь!

Теперь Шико знал достаточно и был уверен, что Николя Давид не покинет гостиницы, пока не придет ответ от папского легата.

Но на шестой день – или на седьмой, если считать со дня прибытия в гостиницу, – Николя Давид, которого хозяин, несмотря на все уговоры Шико, предупредил, что занимаемая им комната в ближайшее время будет нужна, серьезно заболел.

Хозяин настаивал, чтобы адвокат убрался из гостиницы немедленно, пока еще может стоять на ногах. Адвокат просил разрешения остаться до завтрашнего утра, обещая, что за ночь его состояние, несомненно, улучшится. На следующий день ему стало хуже.

Мэтр Бернуйе пришел сообщить эту новость своему другу, лигисту.

– Дела идут, – говорил он, потирая руки, – наш королевский прихвостень, друг Ирода, собирается на смотр к адмиралу, трам-там-там, трам-там-там.

На языке лигистов выражение «отправиться на смотр к адмиралу» означало – перейти из мира сего в мир иной.

– Вот как! – сказал Шико. – Вы думаете, что он умрет?

– Жуткая лихорадка, мой возлюбленный брат, лихорадка расправляется с ним, как на поединке: тьерс, куатр, двойной удар. Он прямо подпрыгивает на постели и, безусловно, обуян демоном: моих слуг колотит, меня задушить пытался. Медики ничего не понимают в его болезни.

Шико задумался.

– Вы сами его видели? – спросил он.

– Конечно, ведь я говорю вам: он хотел меня задушить.

– Как он выглядит?

– Бледный, возбужденный, исхудалый и вопит как одержимый.

– А что он вопит?

– «Берегите короля! Жизнь короля в опасности!» – Каков мерзавец!

– Просто негодяй. Затем, время от времени, он твердит, что ждет какого-то человека из Авиньона и не хочет умирать, пока с ним не встретится.

– Вот видите, – сказал Шико. – Значит, он говорит об Авиньоне?

– Каждую минуту.

– Пресвятое чрево! – вырвалось у Шико его любимое проклятие.

– Ну и ну, – произнес хозяин, – вот будет потеха, если он умрет!

– Большая потеха, – ответил Шико, – но пусть лучше доживет до прибытия этого человека из Авиньона.

– Почему? Чем скорее он сдохнет, тем раньше мы от него избавимся.

– Да, но я не довожу своей ненависти до такой степени, чтобы желать погибели и телу и душе, и раз этот человек из Авиньона приедет его исповедать…

– Э! Уверяю вас, все это просто горячечный бред, пустой призрак больного воображения, и никого он не ждет.

– Ну, кто знает? – сказал Шико.

– Вы добрейшая душа и примерный христианин, – заметил хозяин.

– «Воздай за зло добром» – гласит божья заповедь, Хозяин удалился в полном восхищении.

Что до Горанфло, то он не ведал никаких забот и толстел на глазах; на девятый день такой жизни лестница, ведущая на второй этаж, стонала под его тяжестью. Его разбухшее тело с трудом вмещалось в пространство между стеной и перилами, и однажды вечером Горанфло испуганным голосом объявил Шико, что лестница почему-то похудела. Все остальное: адвокат Николя Давид, Лига, плачевное состояние, в которое впала религия, – нисколько не занимало монаха. У него не было иных забот, кроме как вносить разнообразие в меню и приводить в гармонию местные бургундские вина и различные блюда, которые он заказывал. Всякий раз, завидев Горанфло, мэтр Бернуйе задумчиво повторял:

– Просто не верится, что этот толстопузый отче может быть фонтаном красноречия,

Наконец наступил или, по-видимому, наступил день, который должен был освободить гостиницу от докучною постояльца. Мэтр Бернуйе ворвался в комнату Шико, хохоча во все горло, и гасконцу не сразу удалось выяснить причину столь неумеренного веселья.