— На любое предательство, это вы правильно сказали, вроде того, чтобы пытаться завладеть формулой греческого огня.

— Или приговорить к смертной казни невиновного.

— Вы тоже достигли высших чинов, имели деньги и почести. Лишь безумие или крайняя степень тщеславия могли толкнуть вас на то, чтобы поставить на карту должность этериарха и пойти на смертельный риск. Вы показали себя ловким и честолюбивым придворным, но плохим лазутчиком.

— Вы все продолжаете шутить. Или хотите представить меня на процессе как заговорщика, чтобы меня все-таки приговорили к смертной казни, если не удастся доказать, что я изменник?

— Вы сказали, что правда не всегда правдоподобна, а теперь я хочу напомнить вам это мудрое изречение. Но вынужден констатировать, что вы слишком мелко копаете, чтобы понять смысл моего присутствия здесь. Если вы думаете, что я желаю вам смерти, то сильно ошибаетесь. Я здесь для того, чтобы установить истину, а вовсе не для того, чтобы обвинить вас во что бы то ни стало. Хотя сам я, как это ни прискорбно, думаю, что вы все-таки изменник.

— Вы неправильно употребляете слово изменник, оно имеет другое значение. Изменник — это человек, который действует в чьих-то интересах, в данном случае в интересах врага.

— Тогда скажем, что этериарх мог действовать как изменник в интересах сирийца Нимия Никета, готового предать Византию ради своей далекой родины. Разумеется, это всего лишь предположение, но нельзя исключить и другую возможность, что изменник и Нимий Никет — это два разных человека, живущие под одной оболочкой. Но поскольку нельзя отрубить голову одному из них, не отрубив одновременно и другому, то в случае смертного приговора Нимию Никету придется понести наказание за обоих.

— Все говорит за то, что вы уже решили отрубить мне голову. Тогда зачем вы тратите время на пустые разговоры?

— Я здесь для того, чтобы установить — истинная или фальшивая формула была найдена в вашем кабинете на листке пергамента.

В глазах заключенного промелькнул ужас.

— Это давно известный прием — подбрасывать компрометирующие документы туда, где их хотят найти в момент обыска. Подлый прием, который бесчестит того, кто к нему прибегает, и судья не должен рассматривать подобную находку как улику.

— Действительно, это распространенный прием. Но судья не может подозревать стражников, присланных самим куропалатом.

— Итак, вы готовы осудить на смерть невиновного этериарха и боитесь пальцем тронуть двух стражников, совершивших явный подлог.

— Сдается мне, что и вы не раз прибегали к подобным гнусным уловкам.

На лице Нимия Никета появилось брезгливое и одновременно возмущенное выражение, но он не успел ответить, так как эпарх снова заговорил.

— Я должен лишь установить, является ли пергамент, обнаруженный в вашем кабинете, тем же самым, что был похищен из оружейной мастерской, или это переписанная вами копия.

— Я не похищал и не переписывал никаких пергаментов.

— Я должен сличить ваш почерк с почерком на пергаменте. Эту процедуру я должен произвести на ваших глазах и в присутствии писаря.

Нимий Никет застыл как громом пораженный, но затем все-таки собрался с духом и обратился к эпарху.

— Вы не можете не знать, что чтение пергамента означает для меня смертный приговор. Но вы знаете также, что подобный приговор ожидает всякого, кто каким-либо образом узнает формулу греческого огня.

Эпарх опустил глаза в знак согласия.

— Этот закон известен всем.

— Значит, вы знаете, что смертный приговор грозит также и вам, если вы будете присутствовать при чтении пергамента.

— Я знаю. И поэтому настаиваю, чтобы вы, прочтя пергамент, сказали бы мне, что формула ненастоящая.

— Если я даже и скажу, что формула, найденная в моем кабинете, ненастоящая, я все равно буду приговорен к смерти, так как это означало бы, что я знаю настоящую формулу. Может быть, я мог бы спасти вас, сказав, что формула, принесенная вашим писарем, ненастоящая, но я все равно не смогу это доказать, так как не знаю настоящую формулу. И следовательно, не смогу оказать вам такую услугу, даже если бы захотел.

— Так или иначе, но вы не хотите. Что же тогда делать? — Пока не знаю.

— Я бы мог спасти вас.

— Каким образом?

— Добиться для вас места в оружейной мастерской. Я уже спас таким образом жизнь двоих, приговоренных к смерти.

— Рабочие попадают туда лишь после того, как им отрежут язык и прижгут барабанные перепонки. Я предпочитаю умереть сразу.

— Оружейный мастер, как вы знаете, был убит, и на его место назначили временного исполнителя. Не исключено, что я смогу выхлопотать для вас эту должность.

— А что это изменит? Даже если вам удастся добиться для меня должности оружейного мастера, что весьма сомнительно, я буду похоронен заживо, но и у вас будет мало шансов сохранить голову на плечах. Вы, разумеется, помните, что тающим формулу считается даже тот, кто имел конфиденциальную беседу с глазу на глаз с человеком, который мог бы сообщить ему ее устно. Поэтому пергамент опаснее, чем те огненные снаряды, секрет изготовления которых он содержит: от них еще можно спастись или отделаться ожогами, но от этого пергамента спасения нет. Мы оба с вами попались в одну и ту же ловушку, и я не вижу, какое чудо могло бы нам помочь.

Эпарх как будто окаменел при этих словах. Но он был не из тех людей, которые легко смиряются с судьбой, хотя пока и не видел путей к спасению.

— Вы — военный и должны разбираться в оружии.

— Греческий огонь — особое оружие, это горючая смесь, и я знаю только то, что знают все: в состав смеси входят греческая смола, сера и нефть, но это далеко не все. Тайна заключается в каком-то неизвестном веществе и в пропорциях, в которых все эти элементы смешиваются друг с другом.

— Во всяком случае, вы знаете больше, чем я.

— Но недостаточно, чтобы утверждать, будто формула ненастоящая, так как ошибочность формулы можно доказать только с помощью алхимических доводов.

— Я думаю, что вам, вернее, нам стоит рискнуть. Вы можете сделать вид, будто разбираетесь в алхимии, и объявить формулу, которую я дам вам прочитать, нереактивной. Что вы на это скажете?

— Мне никто не поверит.

— Можно будет потребовать проверки. Это одно из ваших прав.

— В этих обстоятельствах мои права ничтожны.

— Я — эпарх, и мой запрос не может остаться без ответа.

— К сожалению, эпарх, который послан сюда, чтобы показать мне формулу греческого огня, сам подвергается смертельной опасности и не может всерьез рассчитывать на то, что его будут слушать.

— Но у нас нет другого выбора. Мы должны вскрыть пакет, объявить, что формула нереактивна по своему составу и требовать проверки, чтобы доказать ее неточность.

Писарь, который все это время присутствовал при беседе с безучастным видом, решил, что настал его момент, и вытащил из сумки запечатанный пергамент.

— Должен ли я приступить к чтению, господин эпарх?

Эпарх посмотрел на него с удивлением и жалостью, как будто видел перед собой не человека, а лишь его нелепое подобие.

— Если бы ты был внимательнее, то понял бы, какой опасности подвергаешься, потому что, если формула окажется настоящей, уже ничто не спасет тебя от пропасти, о которой я тебе говорил по дороге сюда. У меня есть могущественный враг, который подсунул мне этот пергамент, и теперь я вынужден его читать, но ты еще можешь спастись, и потому я советую тебе поскорее уносить отсюда глаза и уши.

Писарь растерянно посмотрел на эпарха, мельком взглянул на заключенного и, положив сумку с пергаментом на лавку рядом с судьей, направился к двери.

— Скажи мне хотя бы спасибо, несчастный.

— Спасибо, господин эпарх.

Писарь стремглав выскочил за дверь, в коридоре послышались его поспешно удаляющиеся шаги, и в камере вновь наступила тишина.

Эпарх молча ходил взад и вперед от одной голой стены до другой. Нимий Никет, сидя, на лавке, внимательно наблюдал за его лицом, стараясь понять, не появилась ли у него спасительная мысль, но в тот момент мысли эпарха витали далеко в попытке освободиться от оков логики, в данном случае совершенно бесполезной. Эпарх был убежден, что в сознании любого человека есть некая нейтральная зона, как бы не связанная с реальной жизнью. И он всегда считал, что если человек дает слишком большую волю этой части своего «я», то становится жертвой различных аффектаций, у него возникают пустые и легкомысленные идеи, туманные фантазии. Сам он никогда им не поддавался и гнал прочь от себя, как гонят дурных советчиков. Но в минуту, когда разум оказался бессилен, он был вынужден признать, что импульс для решения можно ждать только оттуда, из самой темной зоны своего сознания. Достав из сумки писаря запечатанный пергамент и показав его Нимию Никету, он сделал вид, будто собирается взломать печати, но только сделал вид, после чего посмотрел на заключенного, который внимательно наблюдал за ним.