– Скользкая дорожка, зато надежная, – напутствовал Дав.

А затем, все так же крепко держа руку Сильвии в своей, он повел ее по заснеженным крышам Лондона.

Она шла, словно заключенная внутрь магической хрустальной сферы: с неба все так же густо валил слепящий снег, отвратительно пахло дымом от топившихся углем каминов, под ногами мрачно темнела крыша.'Одна она давным-давно бы заблудилась или упала. Оказалось, что через все коньки, так же как и ряды труб, можно пробраться. С крыши на крышу, спускаясь с одной на другую все ниже и ниже. И все время Дав находился рядом, поддерживал, подбадривал и смеялся вместе с ней.

Когда они наконец спустились на землю, она уже совершенно не представляла, в какой они части города. Однако им заступил дорогу одинокий всадник, державший под уздцы двух пони.

– Ну, – заговорил Таннер Бринк, – нам еще предстоит проехать половину Лондона. Хотя тревожиться не о чем. Бесс все еще развлекается, швыряя снежками в жалкие остатки отряда, а Нэнси совсем задразнила бедных парней, требуя, чтобы они доказали, что способны сладить с женщиной.

Дав засмеялся и усадил Сильвию в седло.

– Но им же известно, где ты живешь, – сказала она. – Не устроят ли они засаду у тебя дома?

– Вне всякого сомнения, устроят, – ответил Дав. – Но у меня есть еще друзья.

Полчаса спустя Сильвия, согревшаяся, сытая и укутанная в одеяла, лежала, свернувшись калачиком, в скрытой от глаз нише позади печей в пекарне Мэтью Финча. Итак, она связала свою судьбу с человеком, за выдачу которого уже к утру будет назначена награда – благодаря ей. Нехорошее предчувствие одолевало ее.

При своих связях в среде цыган Дав, вероятно, вполне смог бы потихоньку вывезти из Лондона целую армию, так что уж, конечно, сумеет спасти свою собственную жизнь. Однако даже если его и не схватят, его ждет вечное изгнание. Если бы только она тогда не согласилась выполнять поручение герцога, если б она не навлекла все несчастья на его голову...

Дав станет изгоем. Без положения в обществе. Без денег. Без средств к существованию.

Она погубила его маленький мирок.

Так неужели он захочет начать новую жизнь с женщиной, которая ввергла его во все несчастья?

Впрочем, Европа для нее – как дом родной, и война с Францией закончилась. Она попыталась убедить себя, что могла бы стать для Дава достойным партнером, хотя им и пришлось бы начинать с нуля. Все же шанс у них оставался. Они построили бы для себя новую жизнь. Но дурное предчувствие не оставляло ее, словно над ними уже занесли готовый опуститься топор.

Борясь со сном, она прислушивалась к разговору Дава и Таннера Бринка. Они сидели чуть ниже ее лежанки, греясь у огня.

– Ты отвел туда Берту? – осведомился Дав. – Господи, зачем же?

– Виноваты звезды, – отвечал цыган. – Моя судьба написана на ее ладони.

– Твоя судьба? – удивился Дав и засмеялся. Сильвия даже почти и не проснулась, когда позже Дав тихонько забрался на лежанку и лег рядом с ней. Она только слабо шевельнулась, когда он поцеловал ее отяжелевшие от сна веки и сонный мягкий рот, так что он не стал ее будить, а пристроился рядом, как раковина, обнимающая жемчужину, и тоже уснул. Однако где-то среди ночи они оба проснулись и любили друг друга с тихой, но удивительно насыщенной страстностью. Сильвия открылась ему и приняла его, пребывая словно в блаженном трансе. Так отчего же потом ей снились такие полные отчаяния сны, словно в последний раз?

Ритм. Чудный, будоражащий кровь ритм. Пульсирующий в лад с биением сердца. И человеческий голос, мужской голос, говорящий что-то нараспев на языке, которого она не знала!

Дава не было. Его место рядом с ней на маленькой лежанке пустовало. Наверное, он в пекарне. Или ему приспичило на двор...

Песня то взмывала, то снова стихала под рокот барабана. Она свесилась с лежанки и оглядела комнату. Таннер Бринк и Мэтью Финч сидели у камина и музицировали. Чернокожий пекарь держал под мышкой одной руки маленький цилиндр, а пальцы другой быстро били по натянутой коже барабана, и голос его то взмывал, то падал, словно сам он тоже музыкальный инструмент.

Таннер Бринк сидел на краешке кресла напротив негра и, склонясь вперед, пристально вглядываясь в глаза своего товарища, выводил что-то на своей скрипке, то сливаясь с мелодией пекаря, то ведя свою.

– А! – Цыган поднял на нее глаза. – Наш юный друг проснулся.

Музыка сразу же прекратилась, и пекарь отложил свой барабан.

– Что за песню вы играли? – спросила Сильвия. – У меня такое от нее чувство, будто моя душа сейчас распрощается с телом.

– Нет-нет! – ответил негр. – Просто песня про дом.

– Про ваш дом? Про Африку?

Его темные глаза излучали спокойствие и уверенность.

– Про всех нас, тех, кто, заблудившись, бродит по миру, мечтая о рае: про вас, про меня, про мистера Бринка.

– Все, о чем говорится в песне, и составляет меланхоличную радость нашего племени, – заметил Таннер Бринк. – Все люди заблудились и бродят по миру потерянные, но только мы, цыгане, сознаем это.

Сильвия почувствовала себя неловко, словно случайно подсмотрела то, что было для других свято.

– А у меня, кажется, мистер Давенби потерялся, – она.

– Вот как? – ответил цыган. – Так ты уже считаешь, что он твой, раз он может у тебя потеряться?

Мэтью Финч направился к двери. Взявшись за щеколду, он остановился и оглянулся.

– Всякому хотелось бы обладать мистером Давенби. Пойду прикажу подать вам горячей воды и завтрак.

– Кто такой мистер Финч? – спросила Сильвия. – И как он попал в Лондон?

Цыган смотрел на нее не мигая.

– Его привезли на корабле. Ребенком. Его сделали пажом, но, когда он подрос и тюрбан с курточкой стали маловаты, его выставили на улицу умирать с голоду. – Выражение лица Таннера Бринка не изменилось. – К счастью, он повстречал мистера Давенби, который охотно засвидетельствует, что у мистера Финча острый как бритва ум и душа сущего ангела.

– Он не хочет вернуться обратно в Африку? Цыган пожал плечами.

– Зачем, ведь собственные соплеменники продали его в рабство.

– Его песня говорила совсем другое, – ответила она.

– А ты думаешь, музыка не способна лгать? Мужчина может тосковать по тому, что ему не следует иметь или внушает страх, точно так же, как и женщина.

– Мэтью Финч – его настоящее имя?

– Он выбрал его, когда стал свободным: Мэтью в честь апостола Матфея, а Финч – в честь птицы зяблика. Дама, которая выставила его за дверь, звала его Крокус. А свое настоящее имя, африканское, он не говорит никому, даже Даву.

– А Таннер – настоящее ваше имя, мистер Бринк? Ведь «Таннер» значит «кожевник», «сыромятник». Вряд ли такое имя могли дать при святом крещении.

Ореховое лицо раскололось в белозубой ухмылке.

– Да с чего же ты взяла, что я крещен? Мать звала меня «моя маленькая просянка» – так называют невзрачную маленькую коричневую птичку, которая живет повсюду, питается чем попало. Песня просянки довольно резкая и нестройная, как и писк большинства младенцев.

Она засмеялась.

– А ваш отец?

– Отец звал меня «моя пустельга».

– Тоже птичка коричневая и довольно маленькая, но гораздо более опасная, чем просянка! – Она откинулась на лежанке и посмотрела в потолок. – Кажется, я заблудилась и попала в какое-то птичье общество! Так куда же нам упорхнуть, в Голландию или во Францию?

– Куда душе твоей угодно, – ответил цыган, – потому как наш голубь Дав уже упорхнул.

Сердце ее остановилось, потом рванулось и заныло.

– Упорхнул? Куда упорхнул?

– Как куда? Прямехонько в орлиное гнездо. Он отправился нанести визит Ивширу.

– Я высиживал фантастические планы мести, как курица высиживает цыплят, – шипел голос герцога. – Но с ними покончено. Плести заговоры – моя ошибка. Вы умрете сейчас.

Сильвия присела еще ниже, замирая от ужаса. Сердце ее стучало в груди не хуже водяного колеса. Таннер Бринк в конце концов сдался и позволил ей отправиться в дом Ившира, так как она неутомимо улещивала, умоляла, настаивала, а завтрак, принесенный Мэтью Финчем, так и остался нетронутым. Она чувствовала такую дурноту, что совершенно забыла о голоде.