Карта, которую Клэр помогла ему вырвать из книги Мюнстера, висела на стене, на самом видном месте; ее значительность подчеркивалась специально направленным на нее светильником: когда в комнате зажигали свет, тот мягко освещал карту, и казалось, что хозяин нарочно поместил ее в световой фокус, чтобы не только все знали о его любви к своей Земле, но и чтобы сам он помнил о своей поздней любви к девушке, которая помогла ему завладеть этой картой; ее лицо с глубокими, словно бездна, глазами было запечатлено на фотографии, находившейся слева от карты. Это была фотография, сделанная без какого-либо особого намерения. Будучи фотографом-любителем, и при этом весьма неважным, Приглашенный Профессор установил расстояние, настроил объектив и поставил нужную выдержку, чтобы снять группу студентов, стоявших в некотором отдалении от него, и вдруг в тот момент, когда он нажимал на затвор, перед объективом, как вспышка, появилась Клэр, и фотопленка запечатлела ее образ; и, пока Профессор не проявил пленку, он полагал, что этот кадр у него испорчен. Великолепная, вопреки ожиданиям, фотография, необычно хорошего качества для такого слабого фотолюбителя, как он, оказалась настоящим сюрпризом. Можно сказать, что до этого времени Профессор вовсе не обращал внимания на Клэр: она была одной из тех девушек, которые настолько хороши собой, что мужчины его возраста, уверенные в их недоступности, обычно обходят их стороной, предпочитая направлять свои усилия на достижение более легких целей. И вот фотография стоит теперь здесь; она была сделана во время поездки на Дюранс в тот день, когда река несла Профессора вниз по течению, а он выкрикивал атурушо, и Клэр обратила на него внимание, удивленная и заинтригованная скрытой жизнерадостностью, исходившей от этого человека, который несся вниз по реке, издавая громкие крики и улыбаясь счастливой улыбкой. На фотографии запечатлен пристальный взгляд Клэр, ее пухлые губы, а позади нее стайка юношей и девушек, стоящих возле машины и распевающих песни – так по крайней мере можно заключить по их жестам; но они на заднем плане и получились очень расплывчато, словно в тумане, как будто не они вовсе были первоначальной целью той фотографии, что теперь, увеличенная до нужных размеров, стоит слева от карты на маленьком столике; Профессор даже не замечает ее: он так привык видеть ее там и разглядывать ее в течение всего этого долгого года литературного бессилия и мыслей о девушке, которая вот-вот приедет, чтобы еще больше усложнить ему жизнь. Профессор смотрит на нее, занимаясь подбором материалов для исследования, которое он пока еще плохо себе представляет. Оно посвящено магическому миру в литературе маленькой, зеленой и подчас такой печальной страны вечерних сумерек. Он отвлечется от работы над этим исследованием лишь для того, чтобы, дождавшись наступления ночи, по-отечески поцеловать девушку или позволить ей пойти погулять с молодыми людьми по улицам Компостелы.

Карта Галисии, оправленная в рамку, по-прежнему висит на стене, безразличная к тому, что она для него значит, а Профессор, приглашенный некогда читать лекции на филологическом факультете Провансальского университета, снова и снова перебирает в памяти события своего пребывания в Эксе и подводит итог году творческого бессилия, ибо история Грифона, вернее, Сира Гриффона – ведь так говорили в старой Франции, и именно так он подумал о нем впервые; и потом, «Сир» – это звучит красиво и по-научному изысканно, – так вот история Грифона, надо признать, никак не давалась ему, и он бился над ней уже целый год, и лишь карта и письмо да еще, может быть, фотография, что подарил ему случай, были тому молчаливыми свидетелями.

Он нашел письмо и перечитал его. Боясь его потерять, Профессор сделал несколько ксерокопий и разложил их по разным углам дома: в книжном шкафу, между книгами о Галисии, на ночном столике, в письменном столе, рядом с паспортами и чековыми книжками, как будто от письма зависело что-то такое, что было ему еще неведомо. За этот год он частенько его перечитывал, когда ему было грустно или когда осознание реальности ранило его слишком больно. Кем мог быть человек, о котором шла речь в письме?

Телефонный звонок оторвал его от размышлений: Клэр уже была в Компостеле и звонила ему, чтобы он помог ей найти его дом. Он надел свитер поверх рубашки и пошел за ней. Отыскал ее на площади Галисии; она спорила с полицейским, вне всякого сомнения, по поводу того места, где она остановилась – как раз рядом с домом, где появилась на свет Росалиа де Кастро [136]; подойдя к машине, Профессор обратился к стражу порядка, объяснив ему, что все нормально, что они уже уезжают.

Он сел в автомобиль, и они лишь мельком переглянулись, сосредоточенные и серьезные, озабоченные необходимостью как можно скорее покинуть это место; он ограничился формальным приветствием: как дела, как поездка, устала? Сдержанно, как бы нехотя, они обменялись холодным поцелуем в щечку, и он сразу же сказал:

– Сделай круг по площади.

Потом он указал ей дорогу по улицам Фонте-де-Сан-Антоньо, Вирше-да-Серка, они въехали в исторический центр через врата Пути, поднялись по Касас-Реайс до площади Кампо, что ныне носит имя Сервантеса, проехали вниз по Прегунтойро, и им удалось найти место для парковки на площади Фон-те-Сека, недалеко от дома Профессора.

Они внесли наверх чемоданы, задавая при этом друг другу обычные в таких случаях вопросы, и он извинялся перед ней за то, что дом слишком старый, а лестница плохо освещена. Поднявшись в квартиру, он спросил, хочет ли она принять душ, и она ответила, что лучше потом. Уже стемнело, и Профессор зажег свет. Тогда она, смеясь, спросила, не та ли это карта, которую он выкрал с ее помощью, и подошла к ней, чтобы рассмотреть получше, весело хохоча.

– А я о ней и думать забыл, – сказал Профессор и улыбнулся, счастливый оттого, что она здесь и как будто принадлежит ему.

В этот момент внимание девушки привлекла фотография; она в изумлении повернулась к ней, не заметив складки ковра.

– Это я?! – только и успела она сказать, споткнувшись о складку, и с грохотом упала на пол. Профессор бросился к девушке, а она, падая, схватилась рукой за стену, увлекая за собой рамку с картой, столик, фотографию и лампу, которая ее освещала.

Профессор помог Клэр подняться, и они оказались очень близко друг от друга.

– Это я, – сказала Клэр, поднимая фотографию с пола.

– Да.

– Что это вдруг?

Профессор пожал плечами, и у него сделалось лицо ребенка, застигнутого врасплох.

– Да так… – только и сказал он. И тогда она, не выпуская фотографии, обхватила его руками за плечи, и он крепко обнял ее. Они поцеловались, они поцеловались так, как они не целовались в Эксе, как они мечтали, возможно, весь этот год. Вдруг они резко отстранились друг от друга.

– Пахнет горелым!

Стекло, закрывавшее карту, разбилось на мелкие осколки, так что нечего было и думать самим исправить поломку. Придется нести в мастерскую, чтобы вставили новое стекло, но сейчас было необходимо позаботиться обо всем остальном. Карта, уже не защищенная стеклом, упала как раз на лампу, с которой свалился абажур, а от жара, исходившего от лампочки, начали тлеть лежавшие рядом газеты.

Профессор стремительно бросился к карте, чтобы убрать ее подальше, и они вдвоем стали ее рассматривать. И вдруг что-то произошло. От жара, исходившего от лампочки и тлеющих газет, на полях карты, как раз над сумрачным морем, начали проступать буквы. Они попытались прочесть их, но для этого им пришлось перевернуть лист. Надпись была на обратной стороне. Поднесли карту к лампе, вновь поставив ее вертикально, и в полном изумлении стали читать.

«Пусть тот, кто прочтет сие, знает, что владелец сей книги, по имени Мартин Абало, увезен был из Экса людьми, прибывшими из Испании, посланными Его Величеством Филиппом II, каковой разгневан был предательством, что совершил вышеозначенный посредством так называемого Королевского Воинского Ордена Пресвятой Девы Марии Белого Меча; и что, согласно имеющимся сведениям, был он предан смерти без суда и следствия в крепости, куда был заточен по приказу короля, и что надобно известить об этом его жену, проживающую в месте, указанном на карте».