Кто знает, что ответил бы на такое отвыкший от придворных интриг Земовит, но вмешался Мешко. После того, как нескольких приближенных княгини казнили за участие в заговоре, княжье Слово разнеслось по всем городам и весям.

— Кровь — не водица. Мать моя, сорок лет прожив на Полабье в славе и чести, как дункой была, так и осталась. Жена моя за братом своим, руку тянет. А все потому, что отец мой и я женились не по любви, как боги завещали, а как долг велит. Хватит с нас уже чужеземных княжон!

Что оставалось народу после такого? Только славить новую будущую княгиню, надеясь, что уж "своя"-то не станет драть с них последнюю шкуру ради нового обручья.

Второй бедой были уходцы. Выведя своих людей за реку, Мешко остался перед толпой безземельных поселян, потерявших все. Куда им теперь? Разве что в закуп, холопами… Мешко с Земовитом решили иначе, уведя людей на юг, в сторону Одры и Шпреи. Земли у князя хватало. Но ее надо было отвоевывать у леса, распахивать и засевать, а лето уже вступило в свои права. Опять же, среди уходцев, побывавших в плену у заксов, было много раненых и увечных, было много баб с детьми. Их тоже кто-то должен был кормить.

— Княже! — размышления Мешка прервал один из ближников, заглядывая в дверь и напоминая о третьей беде. — Волхв прислал сказать. Там княгиня опять буянит.

— Скажи, уже иду. — Мешко отодвинул свитки, в которые вчитывался несколько минут тому назад и поспешно встал, на ходу разминая кисти и готовясь колдовать.

Лишенная власти, отрезанная в тереме ото всех своих бывших ближников, Желана медленно, но верно сходила с ума. Крушение всех надежд на власть не так сильно подкосило женщину, как смерть единственного сына. Вспомнив Лешка, князь подумал, что не зря боги не дали ему других наследников. Видно, такой была их кара за то, что так долго закрывал глаза на выходки жены. Союз ему, дураку, был нужен… А теперь-вот ни сына, ни союза.

Хотя Желану в народе давно и сильно не любили, приписывая ей все возможные грехи: как настоящие, так и придуманные, многие сейчас ее жалели. Не желая открывать перед недовольными очередную слабинку, Мешко не стал выносить дела Желаны на всеобщий суд. Для всех она осталась несчастной дурой, чьей преданностью брат и ближники воспользовались в своих целях.

И только волхвы да самые близкие знали, чего стоит магам сдерживать обезумевшую магиню. Вот и сейчас зовут. Видно, совсем дело плохо, раз без него не справляются.

— А ведь она любила его когда-то. — Кольнуло в сердце чувство вины. — Любила и ревновала, не желая делить с другими. А он только смеялся: "Где это видано, чтобы князь всю жизнь за подол одной бабы держался? Она — княгиня, ей честь и почет, муж ее не обижает ни дарами, ни на ложе… чего еще бабе надо?"

Предал Желану, предал Милену… А теперь его единственный сын умирает, потому что предал не только его, на и свой народ.

А посреди узкой полоски земли, одинаково далекой как от королевского дворца, так и от княжеского терема, Гримнице не было дела до того, какие беды одолевают монархов. Она тревожилась за мужа, от которого второй день не было ни слуху, ни духу. И радовалась, что очнулась-таки Вися.

Что за хворь приключилась с маленькой найдой, Ванда так и не смогла сказать. В конце концов, все решили, что девочка просто ослабела от недоедания и простуды, которая, хоть и без горячки, но до сих пор мучила хрупкое тельце. Мирослава, ставшая не по годам взрослой за эти дни, наконец-то успокоилась и теперь играла с куклой, которую соорудила ей из тряпок бабка Марыля.

— Вот-ведь! — Привычно беззлобно ворчала она. — Могла ли я подумать, что на старости лет сразу трех внуков боги подкинут. Да один сопливее другого…

Знахарка только грустно улыбалась, глядя, как две осиротевшие старушки пытаются поделить детей, балуя их одна больше другой. Ее саму сильно тревожило осадное положение, из-за которого она не могла свободно пойти ни в лес, ни в поля по травы. Драгоценное время уходило, а новый хозяин все еще метался по околице в поисках непонятно чего и кого.

Не имея возможности выйти на поля и в лес, поселяне пытались урвать хотя бы то, что было прямо под рукой. Лебеда и крапива, чабрец, густо поросший по меже, дикий лук… все запасалось впрок, все шло в дело.

— Ничего, ничего, — повторял время от времени дед Радко, — вот выяснит пан, что там за дела, пойдем в лес. Ягода вот-вот поспеет, пчелы меду в борти наносят… Лес меня еще никогда не обижал. Проживем как-нибудь.

— Дедко, — спросила его как-то Гримница, когда все поселяне привычно собрались вечером у одного котла, — а ты почему за реку не ушел? Ну, когда князь звал. Ты ж не знал, что Арне пообещает твои межи уважать.

— А он пообещал? — Искренне удивился дед. — Ай, молодец! Ну и ладно, значит, не ошибся я.

— И все же? — К разговору на ломаном вендском подключился Фите. Он и Тэде (как оказалось, так в его родном селе привычно называли мужиков с именем Теодор) — два старых солдата как-то незаметно влились в круг поселенцев и постепенно перестали восприниматься врагами. И однажды кто-то из женщин на команду деда: "Зови всех к обеду!", — позвал действительно всех.

— Ну, ты-вот — мужик умный, подумай сам — ответил ему дед, помолчав немного. — Князь наш людей отсюда увел. А куда он и привел, ты знаешь?… Вот и я не знаю, — продолжил он после короткой паузы.

— Молодые, сильные мужики — те себе везде и дом срубят, и поле расчистят, и семью прокормят. Бабы, особенно, кто помоложе и покрасившее, себе завсегда защитника найдут. Если совсем уж никак, то пристанут к кому-то младшей женой, а то и вовсе прислугой. А нам с бабой куда?

Ты не смотри, хлопе, что я еще живенько бегаю. Я и сам знаю, что далеко я так не добегу. Так лучше уж при заксах, но в своей хате помирать, чем у своих, но под чужим забором.

Некоторое время после таких откровений все молчали. Баба Зоряна только молча вытирала глаза краешком плата. А баба Марыля только согласно кивала головой.

— У Зоряны хоть мужик есть, — вставила и она свое, — а я уже, считай, тридцатое лето вдовею… Некуда нам идти, хлопце, вот и остались. А что пан чужой… зато пани — своя. — Она кивнула на Гримницу, задумчиво покачивая на руках уснувшую Миру. — А ты чего решил к нам пристать? Или тоже идти некуда?

Фите, как и дед, ответил не сразу. Он долго задумчиво жевал травинку, словно не решаясь открыться этим чужим людям. Но тепло костра и магия летнего вечера победили осторожность.

— Не то, чтоб совсем некуда, но я — третий сын в семье. — Начал свой рассказ он. — Старший брат унаследовал хозяйство, среднего отец еще при жизни устроил к плотнику в подмастерья. А меня — в солдаты, чтобы у братьев под ногами не мешался. Со старшим братом мы хорошо ладили, так что в отцовском доме мне всегда рады. Ну, так и я не с пустыми руками возвращался. Не все, конечно, отдавал, но даром хлеба не ел…

А сейчас, когда стал господин Арне того молодого дурака уговаривать на земле осесть, я и задумался. Женщина есть, что меня ждать обещала. Ну, так у нее дети есть, еще год-другой подрастут, а потом старшего уже женить пора. Вступит в наследство, выселит мать во вдовью долю…Сколько я еще за войском потаскаюсь? Год, два… пять? А потом? Как ты, старик, сказал: "Бодренько бегаю, да недалеко убегу"?

— Так хлопчик тот, значит, решил уйти? — Дед Соберад привычно выудил из разговора самое главное. Фите только пожал плечами, мол, кто их, молодых, поймет.

Тишину летнего вечера нарушило уханье совы. Фите с дедом тревожно вслушались в повторяющиеся звуки, переглянулись и только собрались было вставать, как звуки изменились.

— Господин возвращается. — Успокоившись, солдат снова удобно расположился у костра. Гримница, наоборот, подхватилась, собравшись бежать навстречу. Потом, опомнившись, закрутилась, раздумывая, куда бы поудобнее устроить ребенка. Дед, глядя на эти метания, молча забрал у княжны малышку, посмеиваясь в усы.