Вместо этого он берется за новое дело: на субботу, самый хлопотный у Лотты день, надо найти замену Минне.

Где искать — Франк знает. У него достаточно знакомых.

Все это требует времени. Он непрерывно занят, и тем не менее кажется, что два эти дня никогда не кончатся.

А вокруг грязный снег, про который так и хочется сказать — «гнилой», кучи снега с черными следами ног, с вкраплениями мусора. С неба, напоминающего черствую хлебную корку, подчас, как мел с потолка, сыплется белая пыль, но ее слишком мало, чтобы припорошить окружающую мерзость.

Франк снова повел Мицци в кино. У них с Кромером все решено, план разработан, но девушка, разумеется, ничего не знает.

Сегодня он поинтересовался у матери:

— В воскресенье уходишь?

— Вероятно. А тебе что?

Лотта каждое воскресенье уходит из дому. Она тоже отправляется в кино, потом в ресторан — поесть пирожных, послушать музыку.

— Как полагаешь, Берта поедет к своим?

По воскресеньям заведение закрыто. Берта наверняка отправится к родителям: они живут в деревне и убеждены, что дочка состоит в услужении.

В квартире останется только Минна. Тут уж ничего не поделаешь.

В кино — нынче только пятница! — они не успели усесться, как Мицци, словно маленькая девочка, взмолилась:

— Можно мне сделать вот так?

Она чуточку передвинула кресло, отвела руку Франка, сняла шляпку, положила голову ему на плечо, поближе к шее.

И вздохнула так по-детски удовлетворенно, что ему показалось, она вот-вот замурлычет.

— Тебе удобно? Не тяжело?

Франк промолчал. Похоже, теперь фильм смотрел он — Мицци весь сеанс просидела с закрытыми глазами.

В этот день Франк не дотронулся до нее. Целовать Мицци ему было как-то неловко. Она сама неожиданно прильнула к его губам, когда они подходили к дому, и, расставаясь, торопливо — она уже сорвалась с места — шепнула:

— Спасибо, Франк.

Слишком поздно! В известном смысле машина завертелась. В субботу военная полиция надумала наконец произвести обыск на квартире у скрипача и его матери. За несколько минут до того, как она нагрянула, Франк отлучился из дома. Возвращаясь, он еще на улице почуял, что в доме неладно. Под воротами, рядом с привратником, который изо всех сил старался держаться непринужденно, торчал какой-то тип в штатском.

На площадке второго этажа Франк, ходивший звонить Кромеру, наткнулся на нескольких мужчин в военной форме: они не пускали домохозяек домой, на улицу тоже выходить не давали.

Все молчали. Атмосфера была зловещая. В коридоре и в дверях квартиры также толклись военные. Быть может, скрипача доставили сюда, чтобы он присутствовал при обыске? Дверь была распахнута настежь, из нее доносился грохот, словно в комнатах потрошили мебель, иногда слышался умоляющий голос старухи — она чуть не плакала.

Франк невозмутимо предъявил зеленую карточку, которой до сих пор не пользовался, и ее увидели все, а ведь каждому известно, что она означает; солдаты посторонились, пропуская его, и молчание за спиной молодого человека стало еще более гнетущим.

Он сделал это нарочно. Накануне он принес Минне халат. Франк купил его не в магазине: в магазинах давным-давно нет атласных халатов на вате. К тому же он просто не дал бы себе труда лишний раз распахнуть дверь ради какой-то тряпки.

В кармане у Франка до сих пор лежала нетронутой его доля за часы, и он не знал, куда деть эту кучу банкнот, которых обычной семье, нет, двум-трем семьям хватило бы на прокорм в течение нескольких лет. А в уголке бара Тимо, как это нередко бывает, кто-то вывалил напоказ принесенный с собой товар. Вот Франк и взял халат.

Ему казалось, что он покупает халат для Мицци. Не всерьез, конечно, казалось: все уже решено вплоть до технических деталей. Этого не объяснишь. Халат он, разумеется, отдаст Минне, но это не мешает ему думать о Мицци. Лотта взбесится. Вообразит, что они с сыном выглядят так, словно просят у Минны прощения за неприятности, доставленные ей этим животным Отто.

Впервые в жизни Франк купил женщине подарок, да еще предмет туалета, и, как это ни абсурдно, купил его, в сущности, с непроизвольной мыслью о Мицци.

Вот все, что он успел сделать. Да, кроме того, нашел замену Минне. Девушка уже пришла, и характер у нее оказался не из лучших. Что еще?

Ничего. Все тот же нескончаемый грипп, упорно не желающий проявиться, постоянная головная боль и общее недомогание, которое даже болезнью не назовешь — слишком уж оно неопределенно. Все то же белое как простыня небо, более белое и чистое, чем снег, и как будто замороженное — лишь изредка с него сыплется ледяная пыль.

В воскресенье утром Франк попробовал читать, затем прижался лбом к заиндевевшему окну и так долго, не двигаясь, смотрел на безлюдную улицу, что Лотта, охваченная растущей тревогой за него, заворчала:

— Принял бы ты ванну, пока вода горячая. Берта ждет своей очереди. Пропустишь ее — будешь мыться теплой.

Минну собирались уложить на весь день в маленькой комнате — та сегодня не понадобится, и Лотта крайне удивилась, когда ее сын сухо отчеканил:

— Нет. Она ляжет в салоне.

Лотта что-то чует. Она догадывается: кого-то будут принимать. Видимо, сообразила, что дело идет о Мицци.

Вот почему, надеясь угодить Франку, она оставила большую комнату свободной. Теперь она ничего не понимает.

— Как хочешь. Посидишь дома?

— Не знаю. На всякий случай не возвращайся слишком рано.

Минна по-собачьи благодарна ему за халат, который не снимает весь день, даже в постели. Она думает, что халат — знак внимания с его стороны. Уже за одно это он, прежде чем принять ванну, валит Берту на изножье кровати и овладевает ею, тем более что ее жирное, как у перекормленного младенца, тело не прикрыто ничем, кроме пеньюара.

Это не занимает и трех минут. Вид у Франка такой разъяренный, словно он кому-то мстит. Он не прижимается щекой к щеке девушки. Головы их не соприкасаются. Получив свое, он тут же молча уходит.

Тем временем по комнатам разносится аппетитный запах еды. Все завершают наконец свой туалет и садятся за стол. Лотта почти одета для выхода и, судя по виду, лишь чуть-чуть постарела с тех пор, как навещала сына в деревне. В мозгу у Франка смутно брезжит подозрение: она открыла маникюрный салон и перестала принимать клиентов сама исключительно ради него.

Зря она стесняется.

Берта, которой предстоит ехать на двух трамваях, уходит первой. Лотта пудрится, смотрит на себя в зеркало, но все еще необъяснимо медлит — тревога ее не утихает.

— Я думаю пообедать в городе.

— Вот и прекрасно.

Она целует сына в обе щеки, затем чмокает еще раз, чего тот совершенно не переносит: это напоминает ему кормилицу. До чего же некоторые обожают лизаться! Шепотом он машинально отсчитывает:

— …два …три!

Лотта удаляется и теперь ждет трамвая на перекрестке.

Франк знает, что Минне неловко валяться целый день на большой кровати в салоне — ночью там спит хозяйка; роман Золя, который он ей сунул, ее не интересует.

Она ждет, не очень в это веря, что Франк зайдет к ней поболтать. Она тоже видела его из окна в обществе Мицци. Слышала, как он стучался к Хольстам.

Испытывать ревность, во всяком случае проявлять ее, она себе не позволяет. Помнит, что пришла к Лотте не девушкой, пришла по своей воле и надеяться ей не на что.

Однако через час все-таки прибегает к маленькой хитрости. Громко вздыхает, стонет и роняет книгу на коврик.

— Что с тобой? — осведомляется Франк.

— Болит.

Он достает грелку, заливает ее на кухне горячей водой, водружает Минне на живот и, ясно давая понять, что у него нет охоты затевать разговор, кладет книгу на одеяло.

Позвать его Минна не смеет. Из его комнаты не доносится ни звука. Девушка ломает себе голову, чем он занят.

Он не читает, иначе шуршали бы страницы — в квартире все двери настежь. Не пьет. Не спит. Лишь время от времени подходит к окну и стоит там подолгу.

Она боится за него и не сомневается, что если он это заметит, то обязательно взъестся на нее. Он достаточно взрослый и знает что делает. А делает он то, что захочет.