Альбин глянул удивленно и даже чуть обиженно. Повел шоколадным плечом.

– Ну, интересно же.

Они были к тому времени крепко дружны. Корнелий ревниво и чутко переживал, если случалась хотя бы чуть заметная размолвка или даже просто намек на непонимание. До той поры не дарила судьба Корнелию настоящего друга, с которым всегда можно быть равным и откровенным. А тут – такая вот радость: Альбин, Алька, Хальк… По вечерам, в постели, Корнелий порой утыкался в подушку, замирал от теплой радости, что завтра опять увидит Альбина… На пластмассовой ручке складного ножа (подарок отца) Корнелий выцарапал иероглиф – сплетенные инициалы Альбина Ксото:

Он сделал это украдкой, томясь непонятным смущением, и потом ножик никому не показывал…

Сейчас Корнелий вмиг встревожился, что Альбин заподозрит его в равнодушии к звездам. Что появится в их дружбе трещинка. Он поспешно сказал:

– Это, конечно, интересно. Только в трубку ведь можно всего одну звездочку увидеть, а это… ну, она будто потерянная, оторванная от остальных. И не знаешь, чья она. По-моему, когда ночью на созвездия смотришь, как-то интереснее. Я тогда еще всякие опыты делаю.

Капельки обиды растаяли в глазах Альбина.

– А что за опыты?

Стараясь откровенностью совсем загладить свой промах, Корнелий признался:

– Я иногда ночью на подоконник сяду и смотрю. И всякие знакомые созвездия, Медведицу там и другие, будто разбираю на части и новые строю, по-своему. Например, старинный Паровоз или Дон-Кихот и мельница…

Боже мой, ведь в самом деле было такое! И на звезды смотрел, и строил созвездия, и рассказывал об этом лучшему на свете другу. И стояло доброе ко всем людям лето, искрилось озеро, звенели стрекозы… Где это все? Почему вокруг грязно-белые стены тюремной конторы и мутно глядящий, слезливо потрошащий свое бытие старший инспектор Мук? Он, икнув, говорит:

– Я тогда и плюнул: «А пошла ты, говорю, знаешь куда…» Слышь, дружище, давай еще по вот столько…

Альбин (не этот, с бесцветной рожей и прилипшей к подбородку морской капустой, а настоящий) слушал про созвездия, не мигая. И Корнелий, радостный от его внимания, торопился рассказать дальше (теперь ему вспоминается, что на губах даже лопались пузырьки):

– Я, когда придумаю новое созвездие, сразу между звездами как бы струны натягиваю. Ну, чтобы контур получился, рисунок. И они будто на самом деле есть, эти струны. Натянутые в космосе. Черные, невидимые, и дрожат все время. И по ним от звезды к звезде можно путешествовать на звездолете. Он будто надевается на эту струну, и в нем от ее дрожания – энергия. И можно скользить, как по проволоке… Ну, знаешь, если на тугую нитку бусину наденешь, она ведь тоже двигается, когда нитка вибрирует… Видел? – Корнелий облизал губы и передохнул.

В глазах Альбина светилосьпонимание. И нетерпеливое желание что-то добавить. Пока Корнелий говорил, Альбин кивал, щелкал себя стебельком по коленке и приоткрывал рот, словно собирался перебить. А сейчас быстро сказал:

– Я знаю, я тоже про это думал: про линии между звездами. Только у меня это не струны, а грани зеркал…

Корнелий заморгал, стараясь понять.

Альбин проговорил уже спокойнее, но непонятно – будто не Корнелию, а себе одному:

– Черные зеркала пространств… – Потом опять быстро глянул на Корнелия: – Ну вот, представь. Каждое созвездие – это будто рамка для громадного зеркала. И они – эти созвездия и зеркала – в космосе по-всякому пересекаются… – Он поднял прямые твердые ладошки, так и этак стыкуя их ребрами. – Понял?.. А линия между звездами – это как раз стык таких зеркал…

Корнелий уже начал ухватывать суть, но Альбин постарался объяснить еще нагляднее. Он прыгнул с мостика и поднял из травы два крупных осколка оконного стекла (наверное, этими стеклами строители зачищали для пущей гладкости деревянную мачту у края пирса).

– Вот смотри… – Ровный край одного осколка Альбин приставил к плоскости другого. – Так они пересекаются. А здесь, на стыке, – как бы ребро кристалла… Мне это еще давно придумалось, когда папа рассказывал про теорию Космического Кристалла.

– А что это такое?

– Это… есть ученые, которые считают, будто вся Вселенная – громадный кристалл. Очень сложный. В нем бесконечное число граней…

– Зеркал?

– Ну… вроде бы. Только с этими учеными мало кто соглашается, их даже запрещают.

– Почему?

Альбин пожал плечом, подхватил соскользнувшую лямку, сказал со взрослой ноткой:

– Это труднообъяснимо. Сейчас ведь многое запрещают…

Тень какой-то неведомой Корнелию тревоги коснулась Альбина. Чтобы прогнать ее, Корнелий быстро проговорил:

– Мне как-то непонятно… – К тому же ему и в самом деле было непонятно. – Вот эти зеркала… Они – что такое? Они по правде есть? Такие громадные?

– Ага, – выдохнул Альбин. – Бесконечные.

– Но тогда как?.. Вот если звездолет полетит… Он же разобьется! Или из них осколков наделает. И пробоины!.. А в пробоинах – что?

Корнелию представилось ясно, как стремительное веретено звездолета врезается в звенящие исполинские стекла и вспыхивает белым огнем катастрофы. Вспышка отражается в медленно падающих (куда?!) гигантских осколках черных зеркал. А в пробитых дырах – еще более черная, беззвездная пустота… Может, это и есть – черные дыры?.. Загадочным холодком Вселенной дохнуло на Корнелия. Будто и впрямь из черной дыры космоса.

Альбин, стоя в траве, животом лег на мостки, уткнулся в доски локтями, подпер щеки ладонями. И, глядя перед собой, сказал:

– Это же не стеклянные зеркала, не плоские. Мне папа объяснял. Каждое такое зеркало – оно целое пространство, объемное. Ну, такое же, в каком мы живем. И Космический Кристалл – он весь из таких пространств, он очень сложный. Самая большая сложность – как научиться из одного пространства в другие попадать. А если бы простое зеркало, тогда и думать нечего. Это запросто.

Корнелий опять представил космический крейсер, врезающийся в черные зеркала пространств.

– Ну уж, запросто! Все поразбивались бы.

– Да нисколько. Вот, смотри.

Альбин подпрыгнул, опять сел рядом с Корнелием. Взял с досок стеклянный осколок и стебель одуванчика. Поднял их на уровень лица (на осколке зажглась искра). Стал медленно и ровно сближать их – стебель перпендикулярно стеклу. И…

Тонкий трубчатый стебелек тихо, но без задержки прошел насквозь через пластинку стекла!

Это было по правде! Это случилось в полуметре от изумленных глаз Корнелия. И Корнелий онемел, перестал дышать.

Но главное изумление (Корнелий помнил это и сейчас!) было не от самого чуда. Главной была мысль: как же Альбин, который умееттакое, позволил сделать себя мулей? Да если бы он показал мальчишкам такой фокус, те отвесили бы челюсти! Ходили бы за Альбином по пятам! Потому что в колледже ничто не вызывало такого почтения, как способность творить чудеса.

– Как ты это делаешь? – выдохнул наконец Корнелий.

Альбин пожал плечами. Протянул стебелек полностью. Осторожно положил на колено. А через стекло вдруг весело глянул на Корнелия. Золотисто-серым глазом.

– И даже дырки нет, – сказал Корнелий с каким-то жалобным удивлением.

– Ага, – улыбнулся Альбин.

– А как это получается? Научишь?

– Ну… я попробую. – Альбин перестал улыбаться. – Вообще-то этому трудно научить. Надо, чтобы человек сам. Надо чувствовать, как дрожат молекулы. И осторожно так двигать, чтобы одни молекулы проходили между другими. Я сам научился. Смотри, даже сок никуда не девался! – Он повернул стебелек. На месте обрыва белело колечко молочной жидкости.

Альбин ткнул стеблем коричневую кожу на левом запястье – отпечаталось крошечное белое полукольцо. Как буква «С». Альбин сосредоточенно ткнул еще два раза – две буквы «О». А потом – снова «С».