— О яде, — как-то механически ответила она. — Может быть, план был не очень хороший, но мы должны были действовать наверняка, и это единственное, что мы смогли придумать — ведь все должно было выглядеть как несчастный случай. Но он не проглотил эти таблетки. Все хорошо. Это она так сказала. Я просто объясняла ей, что мы совсем не желали ей зла. Она мне нравится. Всегда нравилась.

— Мадам, вы расстроены, — быстро сказала я. — Вы сами не знаете, что говорите. Теперь нам надо выпить немного кофе и отвезти вас домой.

За моей спиной Рауль спросил:

— А если бы обвинили мисс Мартин? Если бы стали подозревать, что совершено убийство? Вы ведь дали всем понять, что мы с ней... могли бы иметь причину желать Филиппу смерти, не правда ли?

Элоиза ничего не ответила. Только смотрела на него.

— Наверное, именно это имел в виду мой отец, когда сказал, что сплетни «могут позже пригодиться»?

Ипполит хотел что-то сказать, но Рауль прервал его:

— Ночью во вторник кто увидел первый, что они ушли, скажи мне, Элоиза?

— Леон. Он не спал. Мы должны были высыпать остаток глюкозы и...

— Так. Он увидел, что Филиппа нет в комнате. А потом?

— Он подумал, что мальчик почувствовал себя плохо и пошел к мисс Мартин. Но у нее было темно. Она тоже ушла.

— А когда он не нашел их, что было потом?

— Мы послали за ними Бернара.

— С какими инструкциями? — спросил Рауль.

Элоиза ничего не ответила. От безжалостных вопросов Рауля она, казалось, снова ожила. Глаза ее стали осмысленными, и она смотрела на него со страхом.

— С какими инструкциями, Элоиза?

Она все еще не отвечала. Ей не надо было отвечать. Черты ее лица стали какими-то плоскими и сгладились, как тающая свеча.

— Довольно, Рауль, — резко сказал Ипполит.

— Да, — ответил Рауль. — Думаю, довольно. Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Несколько секунд все сидели неподвижно. Потом

Элоиза вскочила, оттолкнув меня так, что я упала на ковер.

Она стояла, опустив повисшие руки. Потом сказала почти спокойно:

— Леон. Он поехал в Вальми, чтобы убить Леона, — и рухнула на ковер рядом со мной в глубоком обмороке.

Я не подошла к ней. Помню, что вскочила и в каком-то параличе стояла рядом, глядя на закрытую дверь. Помню, что Ипполит бросился к двери и крикнул:

— Рауль! Вернись, идиот!

В ответ только хлопнула входная дверь. Он повернулся со звуком, похожим на стон, и бросился к телефону. Помню, что не успел он снять с рычага трубку, как телефон зазвонил.

После первого звонка я уже была на галерее и мчалась вниз по лестнице. Не добежав несколько ступенек до низа, я почувствовала, как Уильям схватил меня за руку.

— Линда, Линда, куда вы? Держитесь от них подальше. Вы ничего не сможете сделать.

За дверью раздался свирепый рев мотора. Хлопнула дверца. «Кадиллак» рванулся вперед, выехал на дорогу, немного замедлил ход, завыл и скрылся в темноте.

Я отбросила руку Уильяма и пробежала оставшиеся ступеньки, пересекла холл, изо всех сил нажала на тяжелую дверь... Из-за моего плеча Уильям вытянул руку и распахнул створки. Лампа над входом осветила темную полукруглую дорожку, окаймленную стеной окутанных туманом деревьев... Большой черный автомобиль... потрепанный джип... глубокие выемки в гравии дорожки, там, где остановился «кадиллак». Запах выхлопных газов тяжело висел в воздухе.

Я выбежала на дорожку.

Уильям схватил меня за руку:

— Ради бога, Линда...

— Мы должны его остановить. Должны остановить!

— Но...

— Разве вы не понимаете? Он поехал в Вальми, чтобы убить Леона! Он сказал, что убьет его, и его за это казнят! Разве вы не понимаете?

Он все еще не выпускал мою руку:

— Что вы можете сделать? Вы уже достаточно пострадали от их грязных игр. Давайте уедем. Вы ничего не сможете сделать. Вы сами сказали, что все кончено. Пусть убивают друг друга, какое вам до них дело?

— О господи, какое мне дело? Уильям... — Теперь я уцепилась за него. — Уильям, вы должны помочь. Я... я не умею водить. Пожалуйста, Уильям, пожалуйста, пожалуйста...

Ночь, деревья, укутанные туманом, одинокая лампочка в желтом кругу света — все это было частью бушующего во мне ужаса, отдававшегося в ушах громкими ударами пульсирующей крови...

— Хорошо, поехали, — спокойно сказал Блейк, на минуту сжав мне руку.

Когда мой взор прояснился, я увидела, что он открывает дверцу джипа.

— Нет, другую, — сказала я дрожащим голосом.

Подбежав к большому «даймлеру», я открыла дверцу. Это была машина де Вальми. Элоиза ездила на ней в Женеву встречать Ипполита.

Уильям подошел к машине.

— Стоит ли? — с сомнением спросил он.

— Эта машина быстрее. Ключи здесь. Скорее, Уильям!

— Ладно.

Через минуту мы были уже далеко. Колеса нашей машины, взвизгнув, прочертили круг по гравию дорожки, лучи фар осветили деревья, домик консьержки, плакучие ивы, окаймленные клубами тумана... Миновав ворота, мы выехали на дорогу и помчались, никуда не сворачивая.

Вдоль узкой, обсаженной деревьями аллеи, затянутой пеленой тумана; крутой поворот налево, небольшой крутой подъем между высоких стен, где рев мотора отражался гулким эхом; снова прямо, потом целая серия головокружительно быстрых поворотов, по крутым улочкам поднимающегося по склону холма городка... Мы достигли вершины, и туман остался под нами. Мимо нас промелькнул широкий, мягко изгибающийся бульвар, где среди деревьев мерцали фонари... Крутой поворот направо — и мы промчались по пустой базарной площади, где влажно блестели булыжники мостовой и в канавах валялись кучи полураздавленных капустных листьев, словно после листопада каких-то гигантских деревьев. Теперь Уильям полностью овладел машиной. Мы нырнули направо в широкую полутемную улицу, и Уильям нажал на газ. Замелькали подстриженные каштаны, все быстрее, быстрее, быстрее...

Мы выехали из городка. Фары нащупывали пространство перед нами, мотор завыл на более высокой ноте. Дорога перед нами разветвлялась. Указатель вспыхнул в белом свете фар и рванулся к нам.

Мы повернули налево, к Вальми.

Я подумала, что Уильям ведет машину так же хорошо, как Рауль, но Рауль выехал на несколько минут раньше, кроме того, машина Рауля могла идти с большей скоростью и он привык к ней. Но через некоторое время я стала надеяться, что он лишится этих преимуществ, потому что, проехав Тонон, мы вновь попали в туман. Не в серый, липнущий к деревьям, который поднимался от озера, плотно укутывая виллу Мирей, а небольшие облачка и клочки белых испарений — влажное дыхание реки, разносившееся по низинам, расположенным неподалеку от воды. Каждый раз, как только машина ныряла вниз, нам навстречу мчались ослепительно белые облачные клубы, отражая свет наших фар, ослепляя нас, поглощая целиком, словно окутывая ватой. Автомобиль нерешительно замедлял ход и вдруг вырывался из облачных объятий на темный простор спокойного прозрачного воздуха. В первый раз это было довольно неприятно: мы буквально ослепли, словно огромная молочно-белая рука закрыла нам глаза, так что мы невольно отшатнулись, прильнув к мягкой обивке сидений, и почувствовали, как расширяются зрачки, словно у кошки в темноте. Но с каждым разом уверенность в себе усиливалась, и скоро я поняла, что Уильям почти не сбавляет скорости. Казалось, он инстинктивно ощущал все уклоны и подъемы дороги, знал, где слой тумана толщиной в пятьдесят ярдов, а где в пять, и пересекал полосы тумана с уверенностью человека, который так хорошо знает дорогу, что может вести машину вслепую в буквальном смысле слова. Он, должно быть, изучил этот путь вдоль и поперек; очевидно, ему не раз приходилось проезжать здесь по делам службы; возможно, он знал эту дорогу даже лучше, чем Рауль, который теперь большую часть времени проводил в Бельвине и Париже. Мы могли еще его догнать...

Во всяком случае, такими мыслями я утешалась, сжавшись на переднем сиденье рядом с Уильямом и вглядываясь в движущиеся белые пятна речных испарений в надежде различить где-то впереди за поворотом исчезающие огни задних фар «кадиллака».