Впервые в жизни вижу такую ужасную сцену. Так вот что имел в виду президент, когда говорил о восстании.

Кожаная сумка с едой и фляга с горячим чаем. Оставленные Цинной перчатки на меху. Три голые ветки лежат на снегу – указывают, в каком направлении меня нужно искать. Гейл все поймет, когда явится на обычное место встречи. Сегодня первое воскресенье после фестиваля Жатвы, и у меня к нему есть разговор.

Я долго бреду по лесу сквозь холодную мглу тумана. Гейл не знает этой тропинки, зато меня моги сами несут вперед, к заветному озеру. Старое место больше не вызывает доверия. А ведь мне предстоит излить перед Гейлом душу. Он должен узнать... должен помочь мне разобраться...

Потрясенная новостями из Дистрикта номер восемь, я выскочила за дверь и бросилась по коридору. Еле успела: мэр как раз выходил на лестницу. Я помахала ему рукой.

– Ищешь Мадж? – дружелюбно осведомился он.

– Да. Хочу похвастаться платьем.

– Ну, ты знаешь, где ее найти...

Тут из кабинета снова донесся слабый писк. Мэр помрачнел.

– Прошу прощения, – бросил он и, хлопнув дверью, скрылся в кабинете.

Я постояла, чтобы немного собраться с духом. Сама себе лишний раз напомнила, что должна держаться естественно. А потом направилась к Мадж. Подружка сидела за туалетным столиком и расчесывала перед зеркалом золотые волны волос. На ней было то же прелестное белое платье, что и тогда, в день Жатвы, Увидев мое отражение, девушка улыбнулась.

– Смотрите-ка, настоящая капитолийская дама.

Я подошла чуть ближе. Коснулась пальцами птицы у себя на груди.

– Да уж, вплоть до брошки. Благодаря тебе сойки-пересмешницы стали последним писком столичной моды. Хочешь, верну?

– Не глупи, подарки не возвращают, – ответила Мадж, повязывая волосы праздничной золотой лентой.

– Кстати, откуда она у тебя? – спросила я.

– Это теткино украшение. Вроде бы очень древнее.

– Странно, почему именно сойка?– вслух подумала я. – То есть после всего, что случилось во время бунта, что натворили говоруны...

Сойки-говоруны – это переродки, генетически измененные птицы, специально выведенные учеными Капитолия, чтобы шпионить за лагерями повстанцев. Эти создания умели запоминать большие отрывки речи, а потом повторяли каждое слово в столичных лабораториях. Разгадав секрет, мятежники стали кормить соек такой небывальщиной, что Капитолий остался с носом. Ожидалось, что ставшие бесполезными птицы (а среди них были только самцы) вымрут сами по себе, однако те быстро научились спариваться с пересмешницами, и возник совершенно новый вид.

– Сойки-пересмешницы – не оружие, – возразила Мадж, – Это же просто певчие птички, правильно?

– Ага, наверное, – обронила я, но мысленно не согласилась.

Может быть, это и певчие птички – зато они существуют на свете вопреки желанию Капитолия. Никто не ждал, что послушным тварям хватит ума приспособиться к дикой природе, изменить генетический код, размножиться и создать новый вид. Ученые недооценили их волю к жизни.

Шагая по глубокому снегу, я слушаю, как пересмешницы скачут по веткам, подхватывают чужие песни, повторяют их и преображают во что-то свое. Как всегда, на память приходит Рута. Ночью, во сне, я следовала за ней через лес. Жаль, что рано проснулась: вот бы увидеть, куда мы шли.

Да уж, далековато брести до озера. Если Гейл все-таки решит пойти за мной, то потратит уйму сил, которые пригодились бы на охоте. На ужин у мэра он не явился, хотя там была вся его семья. Хейзел сказала: слег от какого-то недомогания, но разве она умеет врать? На фестивале Жатвы мы тоже не виделись. В тот день он отправился на охоту, по словам Вика. Вот это уже похоже на правду.

Спустя еще несколько часов туман раздвигается, и передо мной возникает обветшалый дом на берегу озера. Скорее даже не дом, а маленькая однокомнатная постройка. Отец говорил, когда-то их было множество: остатки фундаментов до сих пор видны. Люди приезжали сюда рыбачить и развлекаться. «Мой» дом – бетонный, поэтому пережил своих сородичей. Из четырех стеклянных окон цело лишь одно, только рама давно пожелтела и покосилась от времени. Водопровода и света нет и в помине, зато печка исправна. В углу вот уже много лет высится поленница. Я развожу небольшой огонек в надежде, что дым будет незаметен среди густой сероватой мглы. Слушая, как потрескивает маленькая печка, беру игрушечную метлу из веток (ее связал отец, когда мне было лет восемь) и выметаю сугробы, скопившиеся под пустыми оконными провалами. А потом сажусь у огня и жду Гейла.

Он появляется на удивление быстро. За спиной – лук и стрелы, к поясу приторочена тушка дикой индейки – видимо, подстрелил по пути. Мой гость медлит на пороге, словно раздумывая, входить или нет. В руках у него – нетронутая сумка с едой, фляга, перчатки. Разозлился, не нужно ему моих подарков. Мне ли не знать, что он чувствует. Сама так вела себя с матерью.

Заглядываю ему в глаза. Сквозь понятный гнев проступают боль и обида от моего предательства, которое все называют помолвкой. Эта встреча – моя последняя надежда не потерять Гейла, не лишиться его навсегда. Можно было бы говорить часами, а он все равно бы не понял. Поэтому я пытаюсь перейти прямо к сути своих оправданий.

– Президент Сноу пообещал, что убьет тебя.

Он только приподнимает брови. Ни страха, ни изумления.

– А кого еще?

– Полный список мне не показывали. Однако все наши родные наверняка там есть.

Вроде подействовало. Гейл подходит ближе к печи, садится на корточки.

– И что можно сделать?

– Уже ничего.

Надо бы объясниться подробнее, но я не знаю с чего начать, поэтому просто сижу и хмуро смотрю на огонь.

Примерно через минуту Гейл нарушает молчание:

– Ладно, спасибо, что предупредила.

Я уже собираюсь огрызнуться, но замечаю, как сверкают его глаза. Улыбаюсь – и ненавижу себя за это. Нашла время веселиться. Сначала обрушила на человека такое бремя...

– Знаешь, я кое-что придумала.

– Неужели? – Гейл швыряет перчатки мне ни колени. – На. Не нужны мне подачки от твоего жениха.

– Пит – не жених. Это часть игры. И перчатки совсем не его, а Цинны.

– Тогда верни. – Он забирает и быстро натягивает перчатки, на пробу сгибает пальцы и одобрительно кивает: – Хоть умру с удобствами.

– Я бы на это не рассчитывала. Впрочем, ты же не представляешь себе, что произошло.

– Ну так выкладывай, – говорит Гейл.

И я начинаю с того самого вечера, когда перед коронацией Хеймитч предупредил, что мы с Питом впали в немилость у Капитолия. Рассказываю о том, как долго не находила себе места после возвращения, о внезапном приезде Сноу, выстрелах в Одиннадцатом дистрикте, о нарастающем беспокойстве зрителей, о помолвке, за которую мы ухватились, как за спасательную соломинку, и о немом ответе президента: этого недостаточно. Настало время платить по счетам.

Гейл выслушивает меня, ни разу не перебив. Во время рассказа он успевает спрятать перчатки в карман, достать из сумки еду и приготовить обед. Чистит яблоки, поджаривает хлеб с сыром, бросает в огонь каштаны. Я смотрю на его красивые ловкие пальцы. Все в шрамах, как у меня (прежде чем кожу очистили от любых отметин в Капитолии), но крепкие и умелые. Руки, которые добывают в шахте руду – и в то же время способны сплести почти невидимую ловушку. Руки, которым можно довериться.

Дойдя до места, когда наш поезд пустился в обратный путь, я делаю передышку, чтобы согреться горячим чаем.

– Ну и наломали вы дров, – произносит Гейл.

– Это еще не все...

– Погоди, дай передохнуть. Лучше сразу скажи: что ты задумала?

Я набираю в грудь воздуха.

– Давай убежим.

– Что? – От неожиданности он даже давится чаем.

– Бежим в леса, насовсем.

Его лицо – как бесстрастная маска. Сейчас назовет меня сумасбродкой, начнет смеяться... Я вскакиваю со стула, готовая спорить до посинения.

– Ты сам говорил: должно получиться! Тогда, перед Жатвой. Ты говорил...