Пробил роковой час, когда каждый обязан определиться: быть или не быть, сиречь: «делать дела… доколе есть день, пока не настала ночь, когда никто не может делать». (Ин. 9, 4, 12, 35).

И первое, что предписывает нам Провидение: очиститься. Очиститься от скверны обольстившего нас, разорвать его липкие, просоченные ядом посулы, отринуть от себя лжепророка и указать другим, кто он воистину есть.

Не тешу себя надеждой замолить грехи свои от соприкосновения с ним, не уповаю, что мне, обольстившемуся его лукавыми прожектами, простится лишь за то, что я, пусть преступно поздно, но все же распознал его суть. Уповаю только на единое: в тот день мне зачтется хотя бы намерение очиститься. Но если позволит судьба помочь хотя бы еще одному обольщенному прозреть, я буду считать свой долг исполненным. Ибо распознанный зверь уже не так опасен. Если же к этому одному, прозревшему, присовокупится еще один, еще сотня, еще тысяча и тысяча тысяч, — спадет пелена с околдованной обольщениями толпы и образуется круг прозревших, которые увидят в центре его зверя и поспешников его во всей олицетворенности их злодеяний и тайных замыслов.

Этот круг света уже образовывается. И он, хоть и медленно, но неотвратимо сужается, оставляя место, где — «озеро огненное, горящее серою».

Но горе тем, кто вообразит, будто зверь уже загнан в озеро кипящее! У него есть мощные поспешники за чертой круга, и они — по неведению или сознательно — но будут искать щель в нашем круге, дабы просунуть ему руку помощи. Об этом надо не только знать, но и делать соответствующие выводы.

Однако горе и тем, что за кругом, стремящимся споспешествовать лжепророку! И хотя мы имеем моральное право на возмездие им, тайно и злорадно предвкушавшим наш обвал, — мы не ступим на их кривую стезю. Нет, мы предупредим, чем закончится для них дьявольская игра — и тем облегчим душу. А там уже их воля: прислушаться к нашему голосу, или и дальше, лукавя, идти об руку со зверем к последней черте.

Не хотел бы очутиться в роли гонца плохих вестей, но я обязан сказать то, что знаю: всех, кто вошел в сделку со зверем — в слабо- или высокоразвитых странах, — ждут испытания, которые выходят за пределы воображения даже таких «гениев перестройки», как Бжезинский. Если мой слабый голос не пробьется к душам их, то пусть прислушаются к словам Преподобного Феодосия Печерского, обращенным к киевскому князю Изяславу: «Берегись, чадо, кривоверов и всех бесед их, ибо и наша земля наполнилась ими». Позволю лишь уточнить для ныне празднующих «победу»: «и ваша земля наполнилась ими».

Не хочу уподобляться тем, кто, разрывая одежды и посыпая главу пеплом вопит: мол, там, где он оставил отпечаток своей стопы, где присутствовал хотя бы миг, над всеми, с кем он обнимался, над целыми странами, где он побывал, над их народами — нависло крыло беды.

Но… взрыв «Челленджера» на глазах пораженных мистическим ужасом американцев — не грозный ли это знак неотвратимо надвигающихся еще более тяжких катаклизмов?

В таком случае, как ни прискорбно, но и лично президенту США, который особенно «привязался» к бывшему, не прибавится благополучия; он это скоро почувствует. И тем в Иерусалиме, кто возлагал над метой ритуальную ермолку. Как и тем, кто канонизировал его «на первого немца». И тем, кто призывает его помирить арабов и евреев. И тем, кто награждал его «Зеленым Крестом» — подумать только?! — за спасение экологии. И всем, кто еще собирается пригласить его в пределы свои.

Говорю все это не ради оправдания, с целью свалить вину на другого или других. Нет, вина моя доказана всей нынешней «мерзостью запустения» нашего общества. И даже если бы кто-то попытался смягчить ее, я бы не принял прощения, ибо еще и на последнем съезде депутатов можно и надо было добиться выступления, и сказать все, что собирался сказать.

И то, что меня буквально водили за нос, так и не предоставив микрофона, ни в малейшей мере не оправдывает меня: я обязан был, даже ценой нарушения всех норм (какие уж там «нормы» при перевороте?!), прорваться к микрофону, и хотя бы облегчить душу.

Я бы, конечно, мог сослаться на древнюю мудрость: мол, только собору дано осознать себя собором. Кирпичику же, составляющим его, не дано осознать себя собором. То есть, пребывая в эпицентре событий как малая составная, я не мог — не дистанционировавшись — постичь всю дьявольскую комбинацию происходящего.

Однако это слишком зыбкое, если не жалкое оправдание. Оно тем более несостоятельное, что я — какой ни есть, но все же писатель. Следовательно и на меня распространяется формула: «творческое видение равнозначно предвидению».

К глубокой моей печали, именно механизм предвидения и не сработал. Что дает мне все основания вынести самому себе приговор: виновен, ибо не все возможное сделал, чтобы предотвратить этот обвал.

Если же кому-то покажется, что это всего лишь стенания «задним числом», и всуе, то он горько ошибается. Ибо кто даст гарантию, что «процесс уже прошел»? А что, если он только начинается? И ведаем ли мы, что нас еще ждет впереди?

Поэтому во имя тех, кто грядет, я обязан не только признать свою вину во всей этой заварухе, но и, в меру своих сил и возможностей, объяснить ее корни, чтобы грядущие хотя бы не повторили моих ошибок. Дабы уже сегодня ведали, кто есть кто, то есть действующих лиц и исполнителей, ибо они не сошли еще со сцены. Паче того, именно они и планируют это самое грядущее.

Говорят, что ныне Россией правят из Белого Дома, из того — настоящего, а не опереточного ширпотребовского московского здания, коему самозванно присвоено название заокеанского оригинала.

Не знаю и не мое это дело: каждый народ живет так, как ему нравится. И лезть со своим уставом в чужой монастырь — равнозначно вмешательству во внутренние дела суверенного государства.

Но хотелось бы предостеречь себя и своих земляков, кичащихся ныне пока что продекларированной независимостью, от въевшегося в гены малорусского комплекса наследования. Ибо при всей своей гордости мы и ныне подсознательно повторяем чужие зады, вплоть до скалькулированного с польского «Ще не вмерла Україна», интонационно предполагающего, что коль она «ще не вмерла», то… может умереть.

Похоже, что на словах, как черт ладана избегая Москвы, мы делами своими вторим ей, наперегонки выпрашивая загранпомощь, раздаем ракеты, пускаем в самые секретные места закордонных эмиссаров и стремимся под крышу валютного банка.

Но ведь придет время платить за все это по счетам, и не валютой, а бесценным — своей… независимостью!

Итак, вырвавшись из одного, тяжкого, мы влезаем в умягченное, но тем более опасное ярмо. Почему — паче опасное? Да потому, что доныне на нас, пусть грубо и жестоко, но давили открыто, что вызывало естественное сопротивление и, как ни парадоксально, питало чувство национального достоинства.

Если же последуем примеру — нет, не «старшего брата», а тех, кто ныне правит от имени россиян, — на нас не будут открыто давить. Более того, нам введут даже долларовые инъекции. Но мы и не спохватимся, что это — всего лишь наркоз, который усыпит весь наш организм вплоть до сигнальной системы национального достоинства. А потом уже для таких искусных лекарей, как американские политические и спецврачи, всего лишь дело техники: сделать резекцию и методом политической генной инженерии безболезненно изменить наследственный код. Чтож, вследствие этой операции мы получим кое-какие мизерные материальные блага, но за счет невосполнимых потерь.

А потеряем мы перво-наперво достоинство, которое делает из просто населения народ. Следовательно, мы потеряем себя как нация, за которую легли костьми целые поколения лучших из лучших сынов Украины. Американизуемся или онемечимся, то есть станем теми или другими, но не первым, как Горбачев, не натуральными, а производными от малороссов — малоамериканцами, малонемцами, сиречь, эрзац-народом, который натуральные, коренные баре дальше прихожей не пустят. И самое страшное — мы изменим своей вере, то есть станем кривоверами.