Сегодня вечером она потерпела фиаско. У нее промелькнуло даже в голове, что сказала бы синьора Роза, если бы… Ей стало противно при мысли о том, что она испугалась сцены с квартирной хозяйкой… что она из-за пошлой трусости как бы изменила слову, данному ею любимому человеку. Ведь уже тем, что она отвечала на его ласки и поцелуи, она давала ему право ожидать от нее всего, чего бы он ни попросил. Неужели же она принадлежит к числу тех женщин, которые снисходят до какой-то недостойной игры, принимают любовь и отвечают на нее какими-то пустяками, точно гарантируя себе отступление без всякого урона, если бы они раздумали.

Нет, нет, сегодня ее просто охватил страх перед неизвестным.

Как бы то ни было, но она была рада, что он не просил у нее более того, что она могла дать.

Ведь должна же наступить минута, когда она сама захочет отдать ему все…

О, ее любовь пришла так же незаметно и медленно, как весна в этом южном крае. Так же равномерно и неуклонно, без всяких резких переходов. Не было холодных бурных дней, поселяющих в сердце неудержимую тоску по солнцу, свету и зною. Не было этих ужасных, бесконечных белых ночей, как на севере. Приходил к концу солнечный день, и сразу наступала спокойная, темная ночь; ночь приносила с собой прохладу и только навевала спокойный сон. А потом наступал опять ясный день, немного теплее предыдущего, и каждый день приносил с собой немного больше цветов, а Кампанья становилась с каждым днем чуть-чуть зеленее.

Так постепенно заполняла ее сердце любовь. Каждый вечер она все с большим нетерпением ожидала наступления следующего дня с солнцем, с прогулкой за город с ним вдвоем… и с каждым днем ей все более и более становилась необходимой его молодая, горячая любовь. Она принимала его поцелуи, потому что это радовало ее, и их поцелуи становились все многочисленнее, все горячее… И наконец они почти не разговаривали больше, а только целовались.

Она видела, что он с каждым днем становился все мужественнее, неуверенность постепенно исчезала в нем, внезапное уныние никогда больше не нападало на него. Да и она стала спокойнее, жизнерадостнее, отзывчивее. Она радостно, со светлой надеждой встречала каждый новый день и не боялась неизвестного.

Разве любовь не может овладевать человеком постепенно, медленно, как весенние теплые дни, которые незаметно, но неуклонно превращают зиму в лето? Раньше она думала, что любовь надвигается внезапно, как ураган, и перерождает человека, завладевая им всецело. Но ведь она могла ошибаться.

Что же касается Хельге, то он с таким трогательным терпением относился к ее нарастающей любви, он точно боялся спугнуть ее. Каждый вечер, когда они прощались друг с другом, ее сердце наполнялось горячей благодарностью к нему за то, что он не просил у нее больше, чем она могла дать.

О, если бы они могли остаться здесь весь май, до лета, нет, провести все лето! Здесь их любовь созрела бы, они стали бы принадлежать друг другу, это произошло бы так же просто и естественно, как то, что они сошлись теперь…

Как было бы хорошо, если бы они могли поселиться на лето где-нибудь в горах. Обвенчаться они всегда успели бы здесь или дома осенью. Конечно, им придется обвенчаться самым обычным образам, раз они все равно любят друг друга и не хотят расставаться…

Порою ее охватывал страх, когда она думала, что ей надо ехать домой. Она боялась, что очнется от прекрасного сновидения.

Но каждый раз она утешала себя тем, что все это пустяки. Ведь они безгранично любят друг друга. Конечно, ей совсем не по душе были все эти формальности с обручением, с обязательствами по отношению к его семье и тому подобное… Но все это мелочи, на которые не стоит обращать внимания.

Как бы то ни было, но она на всю жизнь сохранит глубокую благодарность за эту дивную весну, за эту тихую, спокойную любовь, которая соединила их, за прекрасные дни, проведенные с ним вдвоем на зеленых лугах Кампаньи.

– Ты не думаешь, что Йенни когда-нибудь раскается в том, что она связала себя с этим Грамом? – спросила однажды вечером Франциска Гуннара Хеггена, когда она зашла навестить его.

Хегген ничего не ответил и задумчиво вертел в руках сигару. Он только теперь открыл, что ему никогда не казалось неделикатным обсуждать с Йенни сердечные дела Франциски. Теперь же ему показалось, что обсуждать с Франциской дела Йенни – как-то неудобно и неприятно.

– Нет, скажи, понимаешь ли ты, чего ей надо от него? – спросила опять Франциска.

– Как тебе сказать?… Трудно на это ответить, Ческа. Право, мне кажется… – Он засмеялся как бы про себя. – Часто нам кажется, что мы ищем и выбираем человека… Но, в сущности, мы гораздо более походим на бессловесных животных, чем мы сами это подозреваем. В один прекрасный день у нас вдруг является потребность любить… просто в силу естественных причин… Ну, а затем все уже зависит от места и случая…

– Фу, – проговорила Франциска, передергивая плечами. – А ты, Гуннар… ты, значит, расположен всегда?…

Гуннар засмеялся несколько натянуто:

– Вернее, что я никогда не был расположен… в достаточной степени. У меня еще никогда не было слепой веры в то, что именно эта женщина единственная, и тому подобное.

– Да, вот я и думаю, что Йенни не может так любить Грама.

– Я его очень мало знаю, Ческа. По всей вероятности, Йенни нашла в нем какие-нибудь скрытые достоинства. А если и предположить, что Грам слабее ее и не так самостоятелен, то, может быть, ей приятнее любить такого человека.

– Нет, знаешь Гуннар, я думаю, что Йенни вовсе не так сильна и самостоятельна. Она должна была быть сильной, пока жила дома, потому что она была опорой для всех. Меня она полюбила, потому что я гораздо мягче ее и нуждаюсь в ней. Ах, вечно кто-нибудь нуждается в Йенни! А вот теперь она нужна Граму. Да, она сильна и самоуверенна, она сознает это и с радостью идет ко всем на помощь. Но ведь и ей в конце концов надоест это. Она должна чувствовать себя бесконечно одинокой, раз ей всегда приходится быть наиболее сильной. И если она выйдет замуж за этого господина, то она всегда будет чувствовать себя одинокой. Все мы говорим с Йенни только о себе, а ей не с кем поговорить о себе самой. О, Йенни должна полюбить человека, на которого она смотрела бы снизу вверх, к которому она могла бы обратиться за советом и утешением. А Грам стоит гораздо ниже ее.

С минуту они оба молчали. Вдруг Хегген улыбнулся и проговорил, неопределенно глядя перед собой в пространство:

– Странная ты, Ческа! Когда дело касается твоих собственных переживаний, ты становишься в тупик и ничего не понимаешь. Но когда ты рассуждаешь о других, то оказывается, что ты прекрасно разбираешься в самых сложных вопросах.

Франциска тяжело вздохнула.

– Да… вот потому-то я думала, что мне лучше всего было бы уйти в монастырь, Гуннар. Когда я стою вдали от жизни и смотрю на нее со стороны, то все мне так ясно и понятно. Но когда меня саму втягивает в этот водоворот, я теряюсь и ничего не понимаю.