Но всё получилось совсем не так, как думалось.

Это было в октябре — в первый суровый месяц после ласкового лета. Синее море стало серым, а ветер-листобой оголил деревья. В том году рано пошли дожди, а небо задёрнуло грязно-клочковатыми тучами, и на горизонте оно сливалось с таким же унылого цвета морем.

Такая погода была на руку Игорю. Он и его одежда тоже были одноцветно-серыми, как всё кругом. Это помогло высадке и тому ещё, что мальчик как бы сливался с местностью, не бросался в глаза.

Что говорить, всё шло отлично, но только до главного мгновения.

Точно в назначенный срок машина «мерседес-бенц» промчалась по шоссе.

Игорь в это время был под мостом, черпая пустой консервной банкой солёную лиманную рапу.

Вот уже машина адмирала, снижая скорость, приблизилась к мосту.

Игорь выскочил из-за кустов и нырнул в кювет возле самого въезда на мост. Теперь ему отлично было видно шоссе и всё, что там происходило. Медленно переваливаясь на чутких рессорах, машина как бы вползала на мост. Адмирал сидел рядом с шофёром. Это был он, сомнения не могло быть: та же длинная шея, очки и тонкий, с горбинкой нос.

Игорь просунул руку в торбу, нащупал ракетницу…

Было условлено, что, если Кельтенборн окажется в длинной автомашине, Игорь отползёт в кусты и даст сигнал двумя ракетами разных цветов.

Машина проехала мост, Игорь спрыгнул в кусты, прополз по-пластунски до берега и, заметая следы, плюхнулся в солёную жижу лимана. Ракетница лежала в торбе. Наши лётчики ждали сигнала, но ракет не было.

Чёрная точка автомашины адмирала проползла по мосту и, набирая скорость, помчалась дальше, к зданию штаба, где должен был решаться вопрос о наступлении на город.

Когда Игорь выскочил на мост, он увидел, что в машине адмирала два пассажира: впереди высилась худая и длинная фигура Кельтенборна, точно такая, какую он видел на фотографиях, а сзади сидела маленькая девочка, повязанная крест-накрест большим платком. Девочке этой было лет пять-шесть, не больше.

Игорь без колебания принял решение: не стрелять из ракетницы, не сообщать, что в «мерседес-бенце» Кельтенборн. Игорь знал, что по его сигналу будут бомбить и вместе с адмиралом может погибнуть маленькая девочка…

К этому времени распогодилось. Будто кто-то невидимый сдёрнул сырой полог, которым было затянуто всё небо. Теперь светлые пушистые облака плыли по чистому небу и без следа таяли в прозрачной синеве. Природе, казалось, не было дела до того, что творилось вокруг. Снова выглянуло солнце, которое всегда несёт радость, а здесь, в лагере смерти, было ненавистно людям. Лагерь этот занимал ровно половину территории, на которой закрепились фашисты между лиманом и морем.

Машина адмирала, оставив позади мост, ходко шла теперь по дороге вдоль двух рядов колючей проволоки. Опустив стекло, Кельтенборн смотрел в окно автомобиля. Он ведь не знал, что приговорён к казни, что смерть где-то совсем рядом.

Адмирал улыбался. За проволокой он видел сотни людей в коричневых от крови лохмотьях, и это доставляло ему удовольствие. Эти голодные, истощённые люди, обречённые на медленную и мучительную смерть, не думали о еде. Очень хотелось пить. Они вспоминали дождь — каждый по-своему, каким запомнили его: крупный летний, такой стремительный, что солнце ещё продолжает светить, а капли, обволакиваясь пылью, шариками катятся по дороге; или грозовой ливень, наполняющий все колеи водой, когда реки выходят из берегов, заливают луга. Вот так бы и сейчас. Когда был дождь, люди за колючей проволокой запрокидывали голову, открывали рот, и капли воды смывали кровь с запёкшихся губ…

А Кельтенборн радовался солнцу. Он даже сказал сидящему рядом с ним шофёру:

— Кто бы мог подумать: начало октября — и вдруг после холода такая теплынь и сушь. Юг.

— Вы правы, господин адмирал, — ответил шофёр, — когда небо безоблачно, погибают посевы.

— О, — воскликнул Кельтенборн, — вы остроумны! Это сказано чертовски метко. Только в этом случае солнце погубит не посевы, а сорняки.

Если бы Кельтенборн мог закрыть лагерь от дождя огромным зонтиком, он сделал бы это. Муки людей доставляли ему удовольствие. И ещё он радовался предстоящей встрече со своим другом — врачом фашистской тайной полиции СС. Друг этот звонил ему накануне, сказал, что приехал проверить новое лекарство для заключённых.

— Ты собираешься их лечить? — удивлённо спросил адмирал.

— Нет, — сказал врач, — я хочу им облегчить…

— Понял. Так в чём же дело?

— Понимаешь, испытать это средство надо на здоровом организме. А у тебя в лагере такого нет.

— Понял. Я привезу тебе совсем здоровый организм. Если это будет не взрослый, сойдёт?

— Вполне. Ребёнку хватит полпорции. Это даже лучше. Узнай только, совсем здоров ли ребёнок.

— Здоров, здоров. Всё будет в порядке. До завтра?

Кельтенборн положил трубку на рычаг. Он не любил лишних разговоров — был точен и деловит. Это ценил в нём Гитлер.

Наутро с такой же деловитостью он говорил с уборщицей.

— Вы русская?

— Украинка.

— Отлично! Как зовут вашу дочь? Я видел её с вами.

— Галя. Галочка.

— Она здорова?

— Да. Только зубы…

— Понятно. Болеть не будут. Приведите Галю, я отвезу её к доктору.

— Нет, нет, не надо!

— Почему вы всполошились? Начинается с зубов, а потом желудок, инфекция в конце концов. А мой друг доктор сделает всё, что надо…

Точно в назначенное время адмирал Кельтенборн прибыл в свою ставку, привезя с собой в машине маленькую Галю.

Судьба города, казалось, была решена. Враг захватил не только солончаковую косу, но и высоты на противоположном берегу залива и прямой наводкой обстреливал наш порт.

Здесь, у пирса, серели подводные лодки. Маскировочная сетка скрывала их от глаз вражеских лётчиков. Тихий морской ветерок чуть-чуть рябил воду, как бы ласкал борта лодок, гладил их, а у берега шуршал галькой. Таким был этот берег и полгода и два-три года тому назад. По тогда бил мир, а теперь шла война — неумолимая, всенародная, война с коварным, сильным и жестоким врагом.

Кельтенборн сидел за длинным столом, обсуждая с офицерами штаба план завтрашнего дня в захваченном городе.

Распределялись обязанности: кто будет комендантом, кто возглавит карательный отряд, кто построит лагерь для арестованных в городе. Здесь Кельтенборн предложил действовать так же, как он уже поступал в других захваченных городах: первые арестованные коммунисты и комсомольцы будут огораживать лагерь, затем их расстреляют, а следующие партии заключённых будут строить печи-крематории, рыть рвы для расстрелянных. Потом их сменят другие…

Адмирал сказал:

— Я считаю, что давать воду для питья тем, кто в лагере пленных, бессмысленно.

И с ним согласились.

Пока у адмирала шло совещание о взятии города, его друг врач ласково беседовал с маленькой девочкой:

— Тебя как зовут, детка?

— Ой, Галочка.

— А почему «ой»?

— Зуб болит. Дёргает.

— Мы, Галочка, его вылечим.

— А лечить будет больно?

— Совсем не больно. Ни капельки. Просто проглотишь таблетки, и всё.

— И всё?

— Всё.

— Вот хорошо! — сказала Галя и улыбнулась, а слёзы ещё не просохли на её улыбающихся щеках.

Доктор ей нравился. А главное, в комнате не было бормашины, с которой Галя уже однажды познакомилась и запомнила её навсегда; не было и щипцов и всяких других страшных инструментов зубного врача.

— Пойдём, девочка, — сказал доктор.