Когда Джонатан повесил трубку, его сердце билось чуть чаще, чем обычно.
Дома, во время обеда, Джонатан поднялся наверх, чтобы посмотреть, где чемодан. Он лежал на шкафу – там, куда они его положили, когда последний раз, почти год назад, вернулись из отпуска, проведенного в Арле.
– Дорогая, хочу сообщить тебе кое-что важное, – сказал он Симоне. – Я решил съездить в Гамбург, чтобы проконсультироваться со специалистом.
– Вот как? Это Перье предложил?
– Видишь ли… вообще-то, нет. Это моя идея. Я бы не прочь узнать мнение немецкого врача. Знаю – это потребует расходов.
– О каких расходах речь, Джон! Ты узнал что-то сегодня утром? Но ведь лабораторные анализы будут известны только завтра, не так ли?
– Да. Они всегда говорят одно и то же, дорогая. Мне нужно свежее мнение.
– Когда ты хочешь уехать?
– Скоро. На этой неделе.
Еще не было и пяти, когда Джонатан позвонил на почту в Фонтенбло. Ему ответили, что деньги переведены. Джонатан предъявил свое carte d'identite[31] и получил шестьсот франков. Выйдя из почтового отделения, он направился в туристическое агентство на площади Франклина Рузвельта, что всего в двух кварталах, и купил билет в Гамбург, туда и обратно. Самолет вылетал из аэропорта Орли в 21.25 в этот же вечер. Он понимал, что необходимо спешить, и ему это нравилось, потому что не давало времени на размышления и колебания. Он отправился в свой магазин и на этот раз позвонил в Гамбург за счет того, кому звонил.
Трубку снова снял Уистер.
– Отлично! Хорошо, в одиннадцать пятьдесят пять. Садитесь в аэропорту в автобус и езжайте до кольца. Я вас там встречу.
После этого Джонатан позвонил покупателю, который должен был забрать у него картину, и сказал, что магазин будет закрыт во вторник и в среду «по семейным обстоятельствам», – он всегда называл эту причину. На пару дней нужно вывесить на дверях табличку с таким же текстом. Ничего особенного, подумал Джонатан, хозяева частенько закрывали магазины то по одной, то по другой причине. Джонатан даже видел однажды такую вывеску: «Закрыто по причине похмелья».
Джонатан запер магазин и пошел домой собирать вещи. Задержится он дня на два, не больше, думал Джонатан, если только в гамбургском госпитале, или где там он окажется, не настоят на сдаче анализов, тогда придется остаться подольше. Джонатан проверил расписание поездов до Парижа. Один из них, отправляющийся около семи часов вечера, его вполне устраивал. Ему нужно добраться до Парижа, потом на метро до станции «Дом инвалидов»[32] а там пересесть на автобус в Орли. Когда Симона с Джорджем вернулись домой, Джонатан стоял внизу с чемоданом.
– Значит, сегодня? – спросила Симона.
– Чем скорее, тем лучше, дорогая. Что-то мне не терпится. Я вернусь в среду, а может, даже завтра вечером.
– Но… где мне тебя найти? Ты заказал гостиницу?
– Нет, но я сообщу тебе телеграфом, дорогая. Не волнуйся.
– Ты обо всем договорился с врачом? Кто это?
– Пока не знаю. Я связывался только с больницей.
Джонатан выронил паспорт, пытаясь засунуть его во внутренний карман пиджака.
– Я никогда не видела тебя в таком состоянии, – сказала Симона.
Джонатан улыбнулся.
– Во всяком случае, я не теряю сознание!
Симона хотела проводить его до станции Фонтенбло-Авон и вернуться назад на автобусе, но Джонатан отговорил ее.
– Я тотчас же дам тебе телеграмму, – пообещал он.
– А Гамбург – это где? – спросил Джордж уже во второй раз.
– Allemagne – Германия! – ответил Джонатан.
Джонатану повезло – такси он поймал на улице Франс. Когда он добрался до станции Фонтенбло-Авон, поезд как раз подходил, и Джонатан едва успел купить билет и вскочить в вагон. Потом он взял такси от Лионского вокзала до «Инвалидов». У Джонатана еще немного оставалось от шестисот франков. На какое-то время о деньгах можно забыть.
В самолете он дремал, уронив журнал на колени. Джонатан воображал себя другим человеком. Самолет уносил этого нового человека от того, кто остался в темном сером доме на улице Сен-Мерри. Он представлял, что какой-то другой Джонатан в эту самую минуту помогает Симоне мыть посуду и беседует с ней на такие скучные темы, как цена линолеума для кухни.
Самолет произвел посадку. Дул резкий ветер, и было гораздо холоднее, чем в Париже. Длинная освещенная автострада постепенно перешла в городские улицы, на фоне ночного неба выступали неясные очертания массивных зданий. Уличные фонари по форме отличались от французских, да и светили иначе.
А вот и Уистер. Улыбаясь, он шел навстречу Джонатану и протягивал руку.
– Добро пожаловать, мистер Треванни! Хорошо долетели?. Моя машина тут рядом. Надеюсь, вы не против того, что вам пришлось самому добираться до кольца? Мой водитель – вообще-то он не мой, я лишь использую его от случая к случаю, – освободился только несколько минут назад.
Они сошли с тротуара. Уистер продолжал что-то говорить со своим американским акцентом. Если не считать шрама, ничто не указывало на то, что Уистер предрасположен к агрессивности. Джонатан подумал, что он даже чересчур спокоен, а по мнению психиатров, это предвещает недоброе. А может, он просто вынашивает зло? Уистер остановился возле ухоженного черного «мерседеса-бенц». Человек постарше, с непокрытой головой, взял у Джонатана его небольшой чемодан и распахнул перед ним и Уистером дверцу машины.
– Это Карл, – сказал Уистер.
– Добрый вечер, – произнес Джонатан. Карл улыбнулся и пробормотал что-то по-немецки.
Ехали они довольно долго. Уистер показал Джонатану Rathaus[33] – «самая старая в Европе, к тому же бомбы в нее не попали» – и большую церковь или собор. Его названия Джонатан не расслышал. Они с Уистером сидели на заднем сиденье. Машина ехала по городскому району, более похожему на сельскую местность, потом пересекла очередной мост и двинулась по более темной автотрассе.
– Вот мы и приехали, – сказал Уистер. – Здесь я живу.
Машина свернула на уходящую вверх дорогу и остановилась перед большим домом, в котором горело несколько окон и освещался содержавшийся в образцовом порядке главный вход.
– Дом старый, в нем четыре квартиры, и одна из них – моя, – пояснил Уистер. – В Гамбурге много таких домов. Они все переделаны. Отсюда хороший вид на Альстер. На Aussen Alster[34] – тот, что больше. Завтра увидите.
Они поднялись наверх в современном лифте. Чемодан Джонатана нес Карл. Он нажал на звонок, и дверь с улыбкой открыла пожилая женщина в черном платье и белом фартуке.
– Это Габи, – сказал Уистер Джонатану. – Моя экономка. Она работает у меня неполный рабочий день, а потом трудится на другую семью в доме, где и ночует. Я сказал ей, что сегодня мы бы хотели поужинать. Габи, это герр Треванни aus Frankreich[35].
Женщина любезно поздоровалась с Джонатаном и взяла у него пальто. У нее было полное круглое лицо, излучающее доброжелательность.
– Здесь можете вымыть руки, если хотите, – предложил Уистер, указывая в сторону ванной, где уже был зажжен свет. – Я налью вам виски. Вы, наверное, голодны?
Когда Джонатан вышел из ванны, в большой гостиной горели четыре лампы. Уистер сидел на зеленом диване и курил сигару. Перед ним, на кофейном столике, стояли два стакана с виски. Тотчас же Габи внесла поднос с сандвичами и бледно-желтым сыром.
– Спасибо, Габи, – поблагодарил Уистер и, обращаясь к Джонатану, добавил: – Для Габи уже поздно, но когда я сказал ей, что жду гостя, она настояла на том, что останется и приготовит сандвичи.
Уистер по-прежнему не улыбался, хотя и произнес эти слова бодрым тоном. Более того, наблюдая за тем, как Габи расставляет тарелки, он сдвинул и без того прямые брови. Когда она вышла, он спросил:
