Тяжелая дверь, резная и раскрашенная, открылась, и Дженни оказалась в уютной комнате. Без сомнения, дворецкий проявил великодушие по отношению к О'Лайам-Роу и его свите. Пол был кафельный, беленые стены увешаны гобеленами, а кровать с балдахином на высоких столбах, которая особенно очаровала леди Флеминг, тут же представившую себе, как Тади Бой и О'Лайам-Роу рядышком лежат на широком пуховике, инкрустирована черепахой и слоновой костью. В комнате стояло несколько сундуков и бюро, две скамьи и тяжелое кресло, табуреты и аналой; во внутренний двор выходил балкон, а рядом находился чулан, где спал Пайдар Доули.

Стоял в комнате и спинет с монограммой Дианы де Пуатье, а над ним склонился Тали-Бой. С порога Дженни могла видеть его спину в камзоле, лопнувшем по шву. Он играл ровно, не сбиваясь, но мысли его явно витали далеко. Когда лязгнула щеколда, он сказал, не поворачиваясь:

— Уходите.

Дженни, леди Флеминг, закрыла дверь, явно смакуя двусмысленную ситуацию.

— Вы же не знаете, кто я.

Он так и не дал себе труд обернуться.

— Знаю. Уходите, леди Флеминг.

Она улыбнулась, раскрутила на пальце мешочек с косметикой, подошла ближе и легонько ударила Тади Боя по плечу.

— А знаете ли вы, что вас оставили в одиночестве? И ваша душа призвана томиться, как горлица, потерявшая друга. — Все еще улыбаясь, Дженни Флеминг встала к нему лицом, облокотилась о спинет, раскрыла мешочек, вынула оттуда зеркальце и продолжала, обращаясь к своему отражению: — Милый мой оллав, О'Лайам-Роу опять от вас улизнул.

— Пам, пам, та-ти та-та ти-та, ту-ту-ту, там… Он может отправляться к черту. — Одним пальцем Тади Бой изобразил барабанный сигнал тревоги. — Я устал, — добавил Лаймонд, — играть в прятки с О'Лайам-Роу.

Дженни склонилась к нему, пристально вглядываясь в его лицо. Подбородок зарос щетиной, и во всем облике — легкая томность, следствие сладкой жизни. Нечесаные, крашеные волосы, свалявшиеся на лбу, делали это лицо совершенно неузнаваемым.

— Вы, кажется, не высыпаетесь, — заметила Дженни.

— Мне не нужно много времени для сна.

— Я-то думала, что вы всюду должны ходить за О'Лайам-Роу, как болонка на шлее.

Длинный палец застыл на последней клавише.

— Если б я всюду ходил за ним, то лишил бы вас удовольствия рассказать мне, где он сейчас

— На псарне.

— И, как клепсидра 40), истекает бесполезными знаниями. Власть оллава безбожно ограничена. Я могу прочитать ему аэр перед завтраком, и за обедом он откликнется болгой 41). Но я не могу заставить его сидеть взаперти.

— Он волнуется?

— Насколько мне известно, нет.

— Но он должен бы поволноваться, по крайней мере за вас… Когда я вошла, вы подумали, что это д'Энгиен, не так ли?

— Нет. У него другие духи. Полагаю, вам лучше уйти.

Он всегда сдерживал свой язык, разговаривая с леди Флеминг, да и она была слишком опытна, чтобы нарываться на неприятности. Она молча повернула к Лаймонду зеркальце, чтобы он мог взглянуть на остатки своего былого изящества, а затем спрятала зеркальце и завязала мешочек.

— Вам волноваться не надо, — сказала она.

Лаймонд подождал, пока Дженни уйдет, а затем расхохотался, дивясь ее откровенному бесстыдству.

В этот же самый день О'Лайам-Роу навзничь лежал на траве и рассеянно поглаживал роскошную, свалявшуюся шерсть крупной собаки ирландской породы по кличке Луадхас.

День выдался мягкий, ласковый, с ярко-красным солнцем и свежим ветерком; утром прошел дождь, и трава промокла: короткие штаны принца и плечи его камзола были темными от влаги. Он лежал на лугу совсем один. Чуть поодаль, за изгородью, с лаем резвились собаки, боевые и охотничьи: спаниели для соколиной охоты и для охоты на птиц; гончие для охоты на зайца, быстрые и нервные; мастифы с вислыми ушами для охоты на кабана; плоскоголовые, злые молосские доги и. белоснежные, легконогие дети Сульярда, знаменитые королевские белые гончие, которые никогда не подают голоса без причины. Там же содержались и волкодавы, Луадхас и ее брат, каждый по три фута в холке и весом в сто двадцать фунтов: ширококостные, пятнистые, поджарые, с тонким носом и широким, плоским, породистым лбом — такие собаки запросто могли задрать волка.

Уже привыкнув к гомону, О'Лайам-Роу и его собака сразу же услышали шаги. Косматая пятнистая шерсть и нечесаные золотые пряди, обе ирландские головы повернулись к Тади Бою, который прокладывал себе путь по траве. Тихо, неслышно О'Лайам-Роу выругался. Ибо он выяснил, что Луадхас продается, и за нее назначена цена. И принц только что купил собаку в подарок Уне О'Дуайер.

Когда секретарь подошел поближе, принц мягко заговорил, и в его кротких голубых глазах что-то блеснуло.

— Уж очень долго ты сегодня искал меня, неугомонный мой. Меня могли убить, высушить и сложить в чулан, как тело Каллимаха 42), и никто никогда так об этом бы и не узнал.

— Ты бы мне мог посодействовать, — отозвался Тади Бой и, присев на корточки, поднял большую, сильную лапу Луадхас с мощными изогнутыми когтями. Говорил он без особого пыла, ибо сам взял на себя задачу не спускать с О'Лайам-Роу глаз. А принц может относиться к своей жизни так, как ему угодно.

— Горе мое, — сказала вышеозначенная персона с внезапно проснувшимся интересом. — Нелегко же тебе приходится со всеми этими тонкими делами. Поумерь свои порывы, неугомонный мой. Что за радость? Что за смех? У тебя, поди, ожоги еще не зажили.

Лаймонд улыбнулся, не поднимая глаз от травы.

— Доводы другой стороны действуют убедительнее.

Увлеченный, как всегда, свирелью чистой теории, О'Лайам-Роу принялся размышлять вслух:

— И то правда. И у вас, шотландцев, и у этих потомков римлян времен упадка есть то, чего так ужасно будет не хватать нашим ребятам с боевыми топориками, когда они восстанут против англичан. И это — королевская власть, которая ведет вас и направляет; священный сосуд, полный божественной премудрости. Является помазанник Божий — и рождается нация. Является Шон О'Грейди из Корка — и Корк остается Корком.

Тади Бой тоже улегся на спину, не обращая внимания на сырость, и стал лениво поддерживать беседу:

— А что ты скажешь о культе разносторонне развитого человека? Как, по-твоему, живут люди вокруг тебя?

— Носят плащи из Италии за сорок один миллион ливров и тому подобное? О, это старо, как мир, — ответил О'Лайам-Роу. — От кельтских династий и дальше вы привыкли к этому: чтите королей и живете по-королевски — есть у вас и живопись, и скульптура, и музыка, и суровые военные походы, и забавы, требующие силы и ловкости, и блестящие беседы. Штуки три, ну от силы четыре из ваших распрекрасных лордов способны к этому, а остальные изо всех сил тщатся выглядеть на высоте — но вот предоставь-ка их самим себе на недельку, и эти утонченные натуры глотку друг другу перегрызут. Половина из них, — мягко заключил О'Лайам-Роу, — носа не высовывают из своих поместий и тоже понятия не имеют, как люди живут вокруг.

— А Стюарт считает, что придворная жизнь — само совершенство, — лениво продолжал Тади Бой. — Радость несказанная, роскошь неописуемая, услады без осуждения, веселье без забот. Вот только ему ничего подобного не светит — оттого-то он постоянно брюзжит.

— Я могу уступить ему свою комнату… — Хозяин Луадхас появился из-за изгороди с обещанным поводком в руке. — Я только что купил здесь ирландского волкодава, — торопливо прибавил О'Лайам-Роу.

— Зачем, скажи ты мне, Бога ради, — воскликнул Лаймонд, — тебе понадобилась собака?

Но, вглядевшись в порозовевшее лицо О'Лайам-Роу, Тади Бой сам же и ответил на свой вопрос:

— Ну конечно. Чтобы соблазнить высокорожденную даму, — vide [22] брата Любена… Ты ухаживаешь с размахом, дорогой мой. Мог бы я побиться с тобой об заклад, что псарни О'Дуайеров битком набиты волкодавами, но уж ладно, потешь себя… А хорошо ли она бегает? Пусть бы Пайдар Доули завтра проверил ее.

Собака Луадхас встала, задрав свою длинную византийскую морду. Вобрав плечи, вытянув ноги и поджав бока, она замотала головой и встряхнулась. О'Лайам-Роу чихнул. Тади Бой громко расхохотался. Большой встрепанный волкодав умильно заглянул принцу Барроу в глаза и лизнул ему руку. О'Лайам-Роу это понравилось и ни чуточку не смутило — теперь, когда дело выплыло наружу, он чувствовал себя непринужденно.