— Доктор Елисеева, вы, видимо, любитель безлимитных тарифов!

— Я вас надолго не задержу, — как можно более кротко отвечаю. Сдается мне, еще одна колкость, и идти мне со своими опасениями лесом!

— И подождать это, конечно, не может?

— Сейчас вас или меня куда-нибудь вызовут, или Капранов на горизонте нарисуется, или еще кто-нибудь привяжется, а мне необходимо ваше врачебное мнение.

Прежде чем согласиться на кабальные условия, Власов смотрит на имя пациента; а затем — тяжелый вздох, кофе — в сторону, недоеденная сдоба — в урну.

Тем не менее, несмотря на воодушевляющее начало, Власов о состоянии отца мне не рассказывает. Он обещает почитать карту, а затем выставляет прочь, видимо, чтобы я не мельтешила перед глазами с грустным выражением на моське. Это означает мучиться ожиданием целый день.

Клянусь, я ждала терпеливо, не доставала, почти не пялилась выжидающе в коридорах, но рабочий день, что закономерно, закончился, а вердикта я так и не получила, поэтому караулю его около машины, намереваясь пытать, пока не услышу ответ на каждый из заданных вопросов.

До меня не сразу доходит, что мое поведение может быть расценено неоднозначно. Черт, мне бы конечно хотелось получить от него хоть какой-то ответ по поводу случившегося поцелуя, но даже если нет — я жду не этого. Ведь не этого? Пусть бы шел со своими тараканами подальше, мне нужно знать только одно — насколько сильно может травмировать отца новость о Григории. И сколько еще времени нам придется водить обидчика за нос, прежде чем угроза минует…

Вот только я, как дурочка, весь день ходила за Власовым по пятам. Даже шутила и смеялась — даром что на шею не вешалась. Пожалуй, на его месте я бы восприняла себя как глупую почитательницу и сбежала через черный ход на такси. Дьявол…

— Доктор Елисеева? А вы все еще здесь? — слышу.

О, выходит я дорефлексировалась до того, что пропустила появление объекта своего интереса…

— Слушайте, я не шутила, когда сказала, что мне нужно ваше врачебное мнение.

Он удивленно моргает.

— Какие уж тут шутки, — и протягивает мне карту.

— Знаете, от вас очень тяжело добиться ответа, — говорю мрачно. — Подкарауливать вас приходится, ждать, расспрашивать. Понимаю, это мне нужно, а не вам, но прятаться…

Внезапно Власов снимает машину с сигнализации. Он уехать собрался?

— Только не говорите, что вам нужно ехать! — возмущенно. — Послушайте, отец так медленно идет на поправку, а он нам очень нужен! Поймите, дело не только во мне, не в том, что я за него переживаю… — Боже мой, что я несу? Какая вообще Власову разница? Но замолчать уже не получается. — По крайней мере не только! Пожалуйста, скажите, когда он вернется к прежнему образу жизни? Ну хоть примерно!

— Он поправляется в нормальном темпе для человека его возраста и образа жизни. Дело именно в том, что вы за него переживаете. Садитесь в машину.

Но я его не слышу. Мне важно узнать цифру. Без них-то мы никуда — абсолютно беспомощны. Сначала было только два состояния: хорошо и плохо, — затем появились оценки по пятибалльной шкале, а взрослая жизнь и вовсе подчинена количеству ноликов на банковском счете. Цифры, диаграммы, процентные соотношения. Бизнес-планы с оценкой рисков. Система исчислений перекроила наше сознание настолько, что мы не в состоянии уже от нее абстрагироваться. Слов «все будет хорошо» недостаточно, в двадцать первом веке без вопроса «когда все уже станет хорошо?» просто не выжить.

— Сколько недель нужно, чтобы он встал на ноги, вышел на работу, стал самим собой?

— Жен, сядьте в машину.

— Да что вы за человек такой? Почему вы ни на что не можете ответить прямо и однозначно?!

В попытке угомонить разъяренную женщину (что само по себе непросто), Власов делает шаг навстречу и накрывает мои губы своими. В голове мелькает мысль: вот бы всегда меня так затыкали! Секунду мы оба просто стоим, соединившись губами — даже руками друг друга не касаясь, привыкая к мыслям и ощущениям, а затем, не разрывая контакта, Власов чуть наклоняет голову и касается языком уголка моего рта. Это безумно приятно. Стою, закрыв глаза, жду, чтобы он продолжил. Даже дышать боюсь, открывать глаза не рискую — не спугнуть бы волшебство. Кажется, со мной соглашаются. Власов целует медленно, нежно, но не осторожно. Несколько раз его язык бесстыдно касается моих губ, словно намекая на то, что бояться нечего… В какой-то момент, поймав тягучий ритм, я присоединяюсь. Этот поцелуй вдумчивый, изучающий, Власов словно вменяет мне в вину то, насколько я небрежно отнеслась к близости в прошлый раз. И верно: моей целью было что-то сказать, а не почувствовать. Теперь все иначе.

— Садитесь в машину, — говорит Власов, отступая назад, и я запоздало понимаю, что мы так и не коснулись друга друга, даже пальцами. — Сейчас мы поедем в какое-нибудь местечко, где можно вкусно поесть, и поговорим о вашем отце и не только.

Внезапно мне вспоминается тот раз, когда я вынуждала Арсения сесть в мою машину. Приходится зажмуриться и приложить усилия, чтобы отогнать образ. Не стоит проводить аналогии. Все закончилось, все забудется. Мы забудемся. Однажды я проснусь и пойму, что больше не болит. Что операция помогла… А что до реабилитации — она неизбежна. Вынуждая себя переключиться хоть на что-нибудь, пытаюсь съязвить:

— В первый раз целовать девушку с языком неприлично.

— Нет, неприлично девушке сбивать кавалера с ног поцелуем, — без труда парирует Власов.

А ведь наш доктор не безнадежен. Врачи дают хорошее заключение.

Сантино

Заметив, что еще чуть-чуть, и пепел с сигареты осыпется прямо на одежду, вынимаю папироску изо рта и стряхиваю пепел прямо на пол гаража. Сижу на капоте какой-то старой машины и слежу за тем, как Ян наворачивает круги на недобитой ламборгини отца. Временами тру глаза от едкого дыма горелой резины: кролик устраивает дрифт в закрытом помещении. Объясните, как с таким уровнем интеллекта этот идиот дожил до своих девятнадцати? Он за зрелищность вопреки здравому смыслу: крышка капота отсутствует, фара держится на одной лишь изоленте, но братца это не останавливает. Подвеску он перебрал — теперь доволен. И, говоря он, я имею в виду его одного. Не думал, что этот мальчишка хоть на что-то годится, но с машиной он справляется играючи. Ребята из мастерской, конечно, помогают, но приходится признать, что Елисеев молодец. Только сейчас речь вовсе не о нем.

— И как она? — спрашиваю, вставляя в зубы сигарету снова.

— Жен? — уточняет Остроградов.

Блондин из службы безопасности Алекса подъехал в гараж минут двадцать назад и рассказал о том, что у инопланетянки проблемы из-за извращенца Григория. Сказать, что новость меня зацепила — ничего не сказать. Я должен быть благодарен, что она меня больше не беспокоит, но какого черта не позвонила? Будто я отказал бы в помощи. Так ведь нет — сказала, что уходит с концами, и ушла.