Ничего. Девять лет ждала сердце без него, терпеть неизвестность осталось недолго.

Идея приходит внезапно.

Девять лет…

Я отрываюсь от спинки дивана и смотрю на пустое поле. Девять — чем не достойная цифра? Моя рука больше не дрожит.

Кирилл

Я так и не понял, что изменилось, но Жен стала другой. Может быть, виноват я сам. Наверное, так и есть.

Как-то раз она пришла ко мне домой, говорила запальчиво и сбивчиво о том, что мне стоит подождать следующего предложения о поддержке центра. О том, что верит в меня, и о том, что найдутся другие люди, которые помогут, не выставляя встречных условий, но звучало это как совершеннейшая бессмыслица. Ведь я уже знаю этих людей, они не какие-нибудь прохвосты — порядочная организация, а что до личной неприязни к некоторым, так это все абсолютнейшая ерунда. Я сначала все никак не мог понять, в чем причина просьбы Жен, но затем прозвучали слова «пожалуйста, оставь Рашида в центре еще хотя бы на шесть месяцев», и я отреагировал слишком остро. Зачем? Почему она за него просила? Я так часто в последнее время видел их вдвоем в коридорах центра. Они все время куда-то бежали, что-то делали. Что за общие дела у них? Я догадывался, что Жен не понравится увольнение Рашида, но того, что она будет меня умолять за него, не ожидал. В общем, старая ревность не дала адекватно отреагировать и прозвучало резкое «нет».

Я дурак. Какой Рашид? Ведь Жен была вся как пластилин в моих ладонях. А я ей отказал в единственной просьбе. Видел, что для нее это важно. Умом понимал, что не в Рашиде дело, и все равно. Она просто всегда болела за людей. За слепых меценатов и больных маленьких девочек, за обманутого в ожиданиях отца и человека, который с ним так поступил. У нее всегда и для всех находилось место в сердце, доброе слово… А я даже не сказал ей, что будь у меня множество предложений сотрудничества, все равно выбрал бы тот фонд и чертову Снежану. Именно потому, что она мне не нравится, именно потому, что я совершенно уверен в однозначности их намерений. И потому, что в прошлый раз мне с ними было легко работать.

Дарья выяснила, что Жен с Рашидом пытаются помочь пациентам, отобранным для исследований, и именно поэтому проводят много времени вместе… Непростительно, что я пропустил момент, когда это началось. Занятый своими проблемами, не заметил, не спросил. И сплоховал.

Она все еще приходит ко мне каждый день, но больше не смотрит на елку глазами восторженной маленькой девочки. Я дарю ей цветы, обнимаю у всех на глазах. Жен не сопротивляется, но она за миллионы световых миль от меня. И ни один седовласый ученый еще не придумал, как преодолеть это расстояние. Вот и я тоже не знаю.

Жен

Он встречает меня с цветами и извинением в глазах. Ждет прощения, заманивает назад в свои объятия ласковыми речами. Он не понимает, что дело не в обиде… После нечаянно оброненной фразы пациента, которого я больше, может, и не увижу, я только и делаю, что анализирую каждый поступок Кирилла. И вижу, как сильно он изменился. Будучи моим пациентом, Харитонов вел себя совершенно иначе, потому что рядом с ним было много людей, на которых он мог опереться, а теперь крепкий фундамент пошел трещинами, и Кир вынужден спасаться как может. Он уже другой. Не такой покладистый, не такой доверчивый. Более… взрослый? И, возможно, уже не безупречно приятный. Он больше никому не позволит воспользоваться собой как средством наживы. Не станет разыгрывать слепца или терпеть изжившие себя отношения, например, с тем же Рашидом. Не его вина, что такие методы идут вразрез с моим мировоззрением… Но и не моя. Он просто делает то, что считает верным, никому не желая зла. А я не могу принять это как данность и закрывать глаза каждый раз, когда это будет случаться. Не после того, как Рашид столько сделал для совершенно посторонних людей… людей, которых подставили мы с Кириллом.

Сегодня мне звонили из банка, чтобы подтвердить перевод средств на анонимный благотворительный счет. Он для людей, которым отказали в исследовании, чтобы они смогли поехать в Европу. Не в лучшую клинику, но все же. Не смогла я по-другому. Я же клялась не навредить. Сама все сделала, не стала переваливать на Кира. Не верю, что он поймет.

Всего два человека знают о том, кто сделал пожертвование. Это Рашид, которому я предоставила реквизиты, и отец, следящий за моими счетами. Последний, кстати, тоже звонил (сразу после операторов), но я на него зла и трубку брать не стала. Он прав: их старые терки с Мурзалиевым — не мое дело. А мои нынешние трудовые отношения — не его. Или он ждал, что я буду по-прежнему сжимать губы и ненавидеть Рашида, при этом принимая как должное всевозможные подачки? Не на ту напал. Не умею я злиться на людей всю жизнь за один-единственный проступок.

Рашид все еще возглавляет центр, но я практически уверена, что ему не пережить бал благотворителей. Скорее всего именно там Кирилл станет подыскивать ему замену. А я буду ходить среди толпы гостей, смотреть на это, улыбаться и делать вид, что мне все равно… Как? Не знаю, но платье уже приготовлено. Коктейльное, скучноватое. Для высшего света в самый раз.

Мне бы пора уже ехать, чтобы собраться без спешки, но я бегаю среди пациентов Капранова и проверяю их состояние. Одному из послеоперационных стало плохо, пришлось реанимировать, и закончить с остальными я не успела. Надо доделать задания, тогда и пойду.

— Ты разве не должна пудрить щечки? — спрашивает наставник, застав меня в палате с картой в руках.

— Да, но нужно закончить, — отвечаю. И снова вру. Просто здесь я на своем месте и чувствую себя комфортно, а там — нет.

Некоторое время Капранов молчит. Понимающе так… И мне вдруг становится неприятно от мысли, что о нашей размолвке уже пошли сплетни. Мне кажется, что Андрей Николаич хочет сказать что-то еще, но я в его сторону не смотрю, делаю вид, что даже присутствия не замечаю. Ведь, как все знают, если притворяться слишком отчаянно, то можно желаемое сделать правдой хотя бы наполовину. И это так: когда спустя пару минут я оборачиваюсь, в палате уже никого нет.

Минуты текут и убегают, но я их не держу. Пусть бегут, меньше времени на размышления. Когда я заканчиваю с последним пациентом, у меня остается всего час на то, чтобы добраться до дома, одеться и встретиться с Кириллом. В условиях мегаполиса это ничто. Но если я опоздаю, никто не расстроится. Почти для всех присутствующих я там самый незначительный гость. А папа и Кирилл поймут, потому что знают, кем я работаю. В смысле, я надеюсь, что они подумают именно так, потому что на самом деле я могла уйти раньше и настоящего оправдания у меня нет

— Жен, в сторону! — кричат сзади, и я шустро отскакиваю. Рефлекторно.

«В сторону» обычно означает срочного пациента, которого везут в операционную. И, пропуская бригаду врачей, я прижимаюсь спиной к холодной стене, параллельно оценивая ситуацию. Пострадал ребенок, мальчик. Пробита голова. Даже без снимков понятно, что состояние критическое и шансы на благополучный исход мизерные. Медики уже вызывают лифт, а я все еще стою и смотрю им вслед, размышляя о несправедливости.