Похоже, пока раздумывал, рефлексы решили за меня, я обнаружил себя шагающим по тротуару параллельно факельной молодежи. Странно, совершенно нет машин, чья-то могучая волосатая рука сумела направить автомобильные потоки по другим улицам. Оглянувшись, увидел, что еще несколько человек идут по тротуару, не отдаляясь и не присоединяясь, любопытствуя… Нет, вот один мужчина сошел на проезжую часть, факельщики приветствовали веселыми воплями, сунули в руки целое полено, зажгли от соседних факелов. Ближайшая девушка чмокнула в щеку, и вот он шагает, на одного в факельном шествии стало больше.

Возле «кишки», так по-старому называют гигантский супермаркет, то и дело меняющий названия, на тротуаре среди зевак удобно устроился человечек, которого я не сразу узнал – Легунов, юрист, бывший мой коллега, потом подыскавший себе местечко адвоката, затем что-то еще, уже сомнительное, зато доходное. Я знал его худым и сгорбленным, а сейчас на краю тротуара румяный жизнерадостный толстячок отечески посматривает на факельное шествие, покровительственно помахивает дланью, будто принимает парад. Я ткнул его в бок, он испуганно шарахнулся, будто ощутил между ребер холодный ствол пистолета, потом узнал, засмеялся:

– Бравлин! Сто лет тебя не видел. И ты с ними?

– Не совсем, – ответил я. – Я попутчик вроде бы. Во времена Маяковского были так называемые попутчики…

– А кто такой Маяковский?

Я покачал головой.

– Ого, русская юриспруденция еще не растеряла чувство юмора? Ты идешь или остаешься?

– А ты собираешься провожать до самой площади?

– До площади? Так близко? Тогда я пойду в самом деле.

Он поколебался, махнул рукой:

– Надеюсь, это у них не на всю ночь. Мне завтра вставать рано…

– Завтра выходной!

– Увы, у меня рабочий. Но ты прав, эти правильно выбрали субботу. Чтобы сейчас хоть до утра, а завтра можно отсыпаться всласть.

Мы неспешно шли вровень с серединой колонны. Нет, она все-таки понемногу нас обгоняет, но, оглядываясь, я видел длинный хвост, так что на площадь прибудем даже раньше, чем последние энтузиасты.

– Что за шествие, – спросил я. – Что-то мне смутно знакомо, но никак вспомнить не могу…

Он расхохотался.

– Вот видишь, надо чаще телевизор включать. На площади будет аутодафе!

– Что… людей? Уже?

– Нет, всего лишь книги. Но я бы и людей сжег, которые осмелились напечатать такую мерзость!

Улица закончилась, на каменном просторе площади собралась толпа веселой горланящей молодежи. Почти все с баночками «пепси» в руках, теперь это признак хорошего тона и лояльности. Челюсти двигаются в одном ритме, жуют, жуют, жуют. Когда работают челюсти, кровь отливает от мозга к этим работающим мышцам, наступает то хорошее бездумное состояние, что так ценится ныне: хорошо и ни о чем не надо думать!

Легунов начал энергично протискиваться вперед. Впрочем, толкаться не пришлось, все стоят разрозненными группками, молодняк этого дня не ходит поодиночке, всегда стайками, хотя бы вдвоем, но не в одиночку. В одиночку каждый хотя бы смутно ощущает себя тем, кто он есть, а когда стайкой, то всегда чем-то занят, чтобы не думать о себе, вообще не думать, а только жить и радоваться общению, что, как кто-то сказал и написал большими буквами, – есть самое большое сокровище человека.

Я увидел наконец огромный столб, к которому привязаны три человека… я содрогнулся, на миг показалось, что не куклы вовсе, ревущее пламя, жар, свет, праздничное настроение, багровые и оранжевые отблески огня на лицах восторженных молодых ребят и девушек.

Подъехал самосвал, народ разбегался, давая дорогу с веселыми воплями. Самосвал остановился в десятке шагов от костра, загудел, край кузова начал подниматься. Задний борт под давлением массы книг откинулся, книги хлынули блестящим потоком, словно только что пойманная рыба заскользила из невода, еще живая, еще бьющая хвостами, разевающая рты, тщетно пытающаяся закричать, позвать на помощь…

Ребята и девушки налетали с радостными криками. Началась давка, смех, вопли. Кого-то придавили всерьез, потом один протолкался уже обратно, к груди прижимает целую кипу. Набежал на костер, швырнул и тут же попятился, закрывая лицо от огня обеими ладонями. Потом уже и другие, нахватав книг, бежали к костру, со счастливым смехом швыряли книги в огонь.

Ревущее пламя хватало книги сразу, обложка начинала коричневеть по краям, но еще не читанные страницы держались плотно одна к другой, не давали огню протиснуться вовнутрь, а целыми кирпичиками обугливались медленно. Кто-то из старших, кто не смеялся, а внимательно следил и руководил, принес от стоявших поодаль машин канистру с бензином. Размахнулся, зашвырнул на самую вершину. Там гулко бабахнуло, взвился столб оранжевого огня.

В толпе дружно закричали «ура!». Этот веселый жизнерадостный крик я слышу под окнами всегда, когда под грохот пушек небо расцвечивается огнями салюта. Две девушки, молоденькие и кокетливые, начали танцевать, красиво помахивая руками и блестя ровными пепсодентовыми зубками. Им дали место, тут же к ним присоединился молодой, дурашливого вида парень, из тех, кто не блещет ни в науке, ни в спорте, зато может показать класс на дискотеках. Он плясал быстро, озорно, пародийно, но с таким азартом, что сразу начали хлопать в ладоши, кричать одобрительно.

Я видел, как один парнишка из груды вываленных наземь книг схватил одну и украдкой сунул за пазуху. Друзья его подхватывали по целой стопке и с веселыми воплями неслись к костру, на бегу разворачивались, как хоккеисты у бортика, делали мощный бросок и мчались за новой порцией. На их лицах была жажда справедливой мести всем тем гадам, что заставляют ходить в школу, читать книги, делать уроки, когда можно вот так – книги в огонь, учителей на костер, да привязать покрепче, чтобы не сбежали.

Один парень, красивый, веселый, с хорошим чистым лицом и доброй озорной улыбкой, прокричал шоферу:

– Вези еще!..

Подростки тут же заорали весело:

– Еще!

– Побольше!

– И учебники!

– И таблетки от жадности!

– Make love, not read books!

– Уря-я-я!

Легунов смотрел на них с доброй понимающей улыбкой.

– Вот видишь, – сказал он бархатным интеллигентным голосом, – самое верное решение… С этими книгами надо только так.

– А что с издателями?

– На первый раз отобрали лицензию, конфисковали имущество и по пять лет каждому. Но я бы…

Кулаки стиснулись, даже дыхание стало чаще. Я спросил с интересом:

– Что?

– Да что церемониться? – отрубил он возмущенно. – Я бы и самих издателей на этот костер. Их самих, а не куклы!.. Куклы при чем?.. В нашем демократическом обществе любая подобная пропаганда запрещена, не так ли?

– Точно, – подтвердил я. – Как думаешь, кого бы еще запретить? Раз список составлен, то он должен стремиться к расширению. И уже расширяется…

Он взглянул почти с испугом.

– А ты откуда знаешь?

– Да так… Профессия такая, должен предвидеть.

– Ах да, я что-то слышал, ты теперь в какой-то очень крупной фирме в должности консультанта, почти провидца. Это верно?

Я отмахнулся:

– Это неважно. Так список расширяется? Пока дело дошло до первого сожжения, список пополнили еще с десяток наименований?

Он замялся, взглянул с некоторой нерешительностью, голос упал до шепота:

– Ну, раз уж ты в курсе… Да, я в комиссии по подготовке. На первом этапе рассматриваются двадцать четыре наименования. Потом, конечно, список сократится, но что-то останется. Наверное, как ты и говоришь, с десяток наименований. А потом, конечно, по мере усиления работы нашего Комитета по защите и укреплению демократии, будут и новые книги в списке.

– Только книги?

Он кивнул:

– Пока да.

– А потом?

– Пытаемся продавить подзаконный акт, чтобы вносить и авторов. Не самих авторов, а их книги на сожжение. Не выборочно, а целиком. Если автор в «черном списке», если националист или патриот, то все его книги в огонь, не рассматривая по отдельности…