Ортайяс Сфранцез прошел через те же ворота, в которые входил в амфитеатр, рука об руку с двумя жрецами, посвятившими его в монахи.

Вполне удовлетворенный увиденным, народ стал расходиться. Лоточники громко расхваливали свой товар:

– Вино! Сладкое вино!

– Булочки с корицей!

– Талисманы защитят ваших близких от дурного глаза!

– И-изюм! Сладкий изюм!

Все еще недовольный, Гай Филипп пробурчал:

– Дешево отделался! Теперь он проведет остаток своей жизни, наслаждаясь прелестями и роскошью столицы, и единственное, что будет отличать его от других, – это лысая голова и голубой плащ.

– Не совсем так, – хмыкнул Марк. Туризин мог быть прост, но он вряд ли был наивен. Геннадиосу будет не так одиноко в монастыре на далекой границе. И несомненно, он найдет о чем поговорить с братом Ортайясом.

– То есть как это – нет денег? – спросил Туризин устрашающе спокойным голосом и устремил на логофета суровый взор, как будто чиновник был врагом, которого лучше всего немедленно проткнуть мечом.

Палата Девятнадцати Диванов замерла. Марк слышал, как трещат смолистые факелы и воет снаружи ветер. Если бы он повернул голову, то увидел бы, как медленно падают снежинки за широкими окнами. Зима в столице была не такой суровой, как на плато в западных провинциях, но достаточно холодной. Трибун поплотнее закутался в шерстяной плащ.

Логофет, всхлипнув, втянул в себя воздух. Ему было около тридцати лет, и выглядел он худым и бледным. Адайос Ворцез – Скаурус с трудом вспомнил его имя – был дальним родственником губернатора города Имброса, расположенного на северо-востоке Империи. Ему пришлось собраться с духом, чтобы продолжить доклад перед лицом разгневанного владыки, и начал он запинаясь, но потом постепенно оживился, ободренный тем, что Император слушает его не прерывая.

– Ваше величество слишком многого ожидает от сборщиков налогов. То, что сейчас вообще могут быть собраны хоть какие-то налоги, уже является одним из чудес Фоса. Недавние неприятности… – Ага, подумал трибун, это смягченное бюрократами определение гражданской войны. -…и, что хуже всего, присутствие большого количества незваных пришельцев на наших землях… – Это он, похоже, о войсках каздов. -…Все это вместе взятое сделало сбор налогов практически невозможным на западных территориях.

О чем это он говорит? – раздраженно подумал трибун. Его видессианский язык был уже довольно беглым, но этот бюрократический жаргон совершенно затуманил ему голову.

«Перевод», сделанный Баанесом Ономагулосом, был грубым, но понятным и пришелся очень кстати:

– То есть, ты хочешь сказать, что твои драгоценные сборщики налогов испачкали штаны, завидев кочевников, и удрали, даже не убедившись, враги перед ними или друзья? – И Баанес хрипло рассмеялся.

– Похоже на то. – Барон Дракс внимательно посмотрел На Ворцеза. – Вы, я вижу, пускаете в ход любую уловку, любое оправдание, лишь бы не сдавать налоги в казну. Клянусь Игроком, вам, наверное, кажется, что деньги текут из ваших личных кошельков, а не из крестьянских карманов.

– Хорошо сказано! – воскликнул Туризин. Недоверие Императора к островитянам притуплялось, когда их мнения совпадали с его собственным.

Ворцез развернул длинный пергаментный свиток.

– Цифры, приведенные здесь, подтверждают мою правоту…

Но для солдат цифры ничего не значили, а он разговаривал с солдатами. Туризин смял свиток и отбросил его в сторону, зарычав:

– К дьяволу всю эту чушь! Мне нужно золото, а не ваши оправдания!

– Эти вшивые чернильницы думают, что бумага может залатать все прорехи, – заметил Элизайос Бурафос. – Я уже давно говорил Вашему величеству, что вместо денег и рабочих получал от них одни доклады и устал от этого.

Ворцез в отчаянии произнес:

– Проверив документы, которые я вам принес, вы придете к безусловному выводу, что…

– …бюрократы обирают честных людей, – закончил за Ворцеза Ономагулос. – Это известно еще со времен моего деда. Все, чего вы хотите, – это удержать власть в своих скользких лапах. А когда на троне, несмотря на ваши фокусы, оказался солдат, вы морите его голодом и устраиваете всякие пакости, как вот сейчас.

Марк не испытывал сострадания к несчастному логофету, но в тоне чиновника чувствовалась убежденность в своей правоте, и трибун понял это.

– Мне кажется, в том, что говорит этот человек, есть доля правды.

Туризин и его генералы в изумлении уставились на Марка.

– Это как же надо понимать? Уж не перешел ли ты на сторону этих чернильниц? – грозно нахмурился Император.

В благодарном взгляде, брошенном Адайосом Ворцезом на трибуна, сквозила нерешительность Чиновник, казалось, предчувствовал ловушку, сулящую ему в будущем большие неприятности. Лицо Алипии Гавры, внимательно наблюдавшей за трибуном, было, как обычно, невозмутимо, но в глазах ее Скаурус не прочел неодобрения. В отличие от большинства присутствующих здесь видессиан, трибун обладал опытом ведения не только военных, но и гражданских дел и прекрасно понимал, как легко потратить и как трудно собрать деньги.

Не обращая внимания на полуобвинение Туризина, Скаурус настойчиво продолжал:

– Сборщики налогов и чиновники Ортайяса соскребли все, что могли, с западных провинций, но не получили необходимых денег. Это и не удивительно – когда вокруг рыщут орды каздов, большая часть Империи становится недоступной. Кроме того, земли, сожженные и выпотрошенные каздами, вряд ли смогут помочь Империи деньгами – нельзя получить шерсть с остриженной овцы.

– Наемник, разбирающийся в проблемах финансов, – это просто невероятно, – пробормотал Ворцез. И чуть громче добавил: – Благодарю вас.

Император задумался, а Баанес Ономагулос помрачнел. Увидев, как побагровела лысина генерала, Скаурус пожалел о сорвавшемся с его языка сравнении, в котором упоминалась остриженная овца.

Алипия тоже кольнула генерала.

– Не во всех неудачах виноваты сборщики налогов. Если бы крупные землевладельцы своевременно вносили установленный налог, казна была бы в лучшем состоянии, – заметила Алипия.

– Совершенно справедливо, – поддержал принцессу Ворцез. – Многие финансовые чиновники подвергались нападениям, а кое-кто был убит при попытке собрать просроченные налоги с больших поместий; часть этих усадеб принадлежит знатным семействам, проживающим здесь, в столице.

Хотя имя Ономагулоса не было названо, прозвучавшие намеки поняли все присутствующие, а яростного взгляда Баанеса оказалось недостаточно, чтобы испепелить Алипию, Марка и чиновника. Увидев, как брови принцессы сошлись в прямую линию, трибун кивнул, подтверждая, что сознает надвигающуюся опасность.

Как и в библиотеке Бальзамона, Элизайос Бурафос попытался смягчить гнев Ономагулоса, положив руку на его плечо и заговорив с ним мягким приглушенным голосом. Однако адмирал и сам был владельцем обширного поместья, так что намеки, принятые Баанесом на свой счет, в не меньшей степени касались и его.

– Ты знаешь, почему мы удерживаем налоги, – обратился он к Туризину. – Ты ведь и сам делал то же самое до того, как твой брат скинул Стробилоса. Зачем же давать бюрократам в руки веревку, на которой они нас повесят?

– Не скажу, что ты неправ, – хмыкнул Император. – Но так как я не принадлежу к племени «чернильных душ», Элизайос, то, разумеется, мне ты выплатишь налоги без стона?

– Разумеется, – сказал Бурафос, после чего застонал так натурально, что сидящие за столом прыснули. Даже Адайос Ворцез скривил рот в улыбке. Марк добавил к характеристике адмирала чувство юмора.

Аптранд, сын Дагобера, заговорил, и суровое предупреждение, прозвучавшее в его голосе, погасило всеобщее веселье:

– Ты можешь спорить сколько угодно о том, кто и сколько должен платить тебе. Меня, однако, интересует, кто и когда заплатит мне.

– Не беспокойся, – отозвался Туризин. – Полагаю, мне не придется увидеть твоих парней, выпрашивающих гроши на улице.