В этой имперской а-локальности, в гибридном пространстве, созданном процессом конституирования, наблюдается постоянное и ничем не ограниченное движение субъектов. Наша проблематика в данном случае остается, в целом, той же, что и применительно к смешанному устройству, но она также интенсивно дополняется различными перестановками, модуляциями и гибридизациями, являющимися частью перехода к постсовременности. В этом пространстве приобретает определенную форму восхождение от социального к политическому и юридическому, всегда составляющее сущность всякого конститутивного процесса; здесь возникают взаимоотношения социальных и политических сил, требующих в этом процессе формального признания, и, наконец, здесь различные функции (монархическая, аристократическая и демократическая) выступают мерой силы формирующих их субъектов, пытаясь заполучить контроль над отдельными фазами процесса их становления.

Конечной задачей нашего анализа процессов конституирования Империи и выявления ее обликов является нахождение той почвы, на которой могли бы зародиться силы сопротивления ей и сформироваться альтернативные варианты развития. В Империи, как и в государствах древности и современности, сами принципы устройства являются предметом борьбы, но в наши дни сущность предмета борьбы и сама ее природа совершенно неясны. Общие контуры современного имперского строя могут быть представлены в виде ризомы, разветвленной корневой системы, универсальной сети коммуникаций, все точки или узлы которой связаны между собой. Парадоксальным образом такая сетевая структура представляется одновременно и совершенно открытой, и совершенно закрытой для направленных против нее выступлений и для вмешательства в процессы ее функционирования. С одной стороны, сеть формально допускает, чтобы все возможные составляющие цепи взаимоотношений были бы в ней одновременно представлены, но, с другой стороны, сама эта сеть в действительности выступает как а-локальность. Таким образом, столкновения вокруг принципов устройства Империи будут разворачиваться в этом неопределенном и зыбком пространстве.

Эти столкновения будут определяться тремя ключевыми переменными, лежащими в пространстве между общим и сингулярным, единичным, между аксиоматикой господства и самоопределением субъекта, а также между производством субъективности властью и автономным характером сопротивления самих субъектов. Первая переменная касается обеспечения функционирования сети и ее общей управляемости таким образом, что (в положительном аспекте) сеть может функционировать всегда и (в отрицательном аспекте) ее работа не может быть направлена против тех, кому принадлежит власть[474]. Вторая переменная затрагивает вопрос о том, кто распределяет услуги в рамках сетевой инфраструктуры, и кто заинтересован, чтобы эти услуги справедливо оплачивались; и, таким образом, сеть была способна поддерживать в стабильном состоянии и воспроизводить экономическую систему капитализма и одновременно производить свойственное этой системе социальное и политическое деление общества[475]. Наконец, третья переменная касается самой сети. Она связана с механизмами, производящими различия между субъектами, а также с теми каналами, посредством которых эти различия реализуются в рамках общей системы.

В соответствии с тремя названными аспектами, каждая субъективность должна стать субъектом, занять подчиненное положение в рамках общей сети контроля (в значении, характерном для раннего этапа современности: субъект — subdictus — подданный суверенной власти), и, в то же время, каждый должен быть независимым участником процесса производства и потребления в рамках сетевой структуры. Возможна ли подобная двойственность? Может ли система одновременно обеспечивать политическое подчинение и субъективность производителя/потребителя? Вероятно, не может. На самом деле, главным условием существования всеобщей сетевой структуры, служащей основанием всего данного строя, является то, что она носит гибридный характер, то есть в нашем случае, что политический субъект непостоянен и пассивен, а производящий и потребляющий агент реален и активен. Это означает, что, далеко не будучи простым повторением традиционного равновесия, образование нового смешанного устройства ведет к фундаментальному дисбалансу его составных частей, а следовательно, и к новой социальной динамике, освобождающей производящего и потребляющего субъекта от механизмов политического подчинения (по крайней мере, она делает последнее весьма формальным). В области производства и регулирования субъективности и возникает, как представляется, важнейшее пространство борьбы.

Вытекает ли эта ситуация непосредственно из капиталистической трансформации способа производства, появления постмодернистских тенденций в развитии культуры и процессов политического конституирования Империи? Пока мы не можем сделать такой вывод. Тем не менее, очевидно, что в новой ситуации стратегия сбалансированного и регулируемого участия, которая всегда была характерна для имперской и либеральной смешанной формы политического устройства, столкнулась со значительными затруднениями и решительным выражением своей автономии со стороны вовлеченных в анализируемый нами процесс субъектов — участников производства, будь то индивиды или коллективная рабочая сила. Представляется, что именно в области производства и регулирования субъективности и в разделении понятий политического и экономического субъекта мы можем обнаружить основу для будущих выступлений протеста, в которых заново будут поставлены вопросы принципов организации власти и равновесия сил — подлинной кризисной ситуации, а возможно даже и революции.

Однако пространство, открытое для борьбы, которое, казалось бы, появляется, моментально исчезает, когда мы обращаемся к новым механизмам, посредством которых осуществляется управление гибридными сетями участия[476]. На самом деле различные функции и органы гибридного строя соединяет то, что Ги Дебор назвал спектаклем, интегрированный и одновременно рассредоточенный аппарат образов и идей, производящий и регулирующий общественный дискурс и общественное мнение[477]. В обществе спектакля то, что раньше составляло сферу публичного, открытое пространство политического взаимодействия и участия, полностью исчезает. Спектакль уничтожает любую форму коллективной социальности, помещая, образно выражаясь, каждого индивида в его собственный автомобиль, перед его собственным телеэкраном и в то же время навязывая новую массовую социальность, единообразие действий и мыслей. В этом пространстве спектакля традиционные формы борьбы за принципы политического устройства становятся невозможными.

Распространенное убеждение, что средства массовой информации (и особенно телевидение) уничтожили политику, ложно лишь настолько, насколько оно основано на идеализированном представлении о том, что представляли собой демократический политический дискурс, обмен и участие в период, предшествовавший веку СМИ. Отличие манипулирования политикой при помощи СМИ в наше время от прежней ситуации является отличием не по существу, а по степени. Иными словами, в прошлом, без сомнения, существовали многочисленные способы формирования общественного мнения и общественного восприятия, но сегодняшние СМИ предоставляют несоизмеримо большие возможности для этого. Как отмечает Дебор, в обществе спектакля существует только то, что показывается, и ведущие СМИ имеют почти что монопольное право решать, что показывать людям. Этот закон спектакля господствует в сфере движимой СМИ электоральной политики; искусство манипулирования, появившееся первоначально в США, сегодня распространилось по всему миру. В электоральном дискурсе внимание практически полностью сосредоточено на том, как выглядят кандидаты, на определении наиболее удачного времени для выступлений и создании имиджа. Ведущие вещательные сети устраивают своего рода спектакль на "малой сцене", который отражается (и, несомненно, в определенной мере формирует) спектакль, устраиваемый кандидатами и политическими партиями, которые они представляют. Даже прозвучавший не так давно известный призыв обращать внимание не на имидж, а на основные положения программы и сущность избирательной кампании, сегодня кажется безнадежно наивным. Соответственно утверждения, что политики действуют подобно звездам шоу-бизнеса, а политические кампании развиваются по логике рекламных акций, — казавшиеся радикальными и скандальными тридцать лет назад, — сегодня считаются не требующими доказательств. Политический дискурс является продвижением определенного товара, а участие в политической жизни сведено к выбору между имиджами, выступающими в роли потребительских товаров.