По защищенному рукаву Бату вскользь ударил меч. Вреда он не причинил, а юноша в ответ отсек обидчику руку; запекшейся крови на пластинах панциря стало теперь еще больше. Всюду раздавались вопли. Лица ближних урусов покрывала бледность – не то от гнева, не то от страха. Их тяжелые щиты были утыканы монгольскими стрелами. Думая начать отход, Бату стал поворачивать лошадь, и в эту секунду через неприятельские ряды углядел того самого князя, который невозмутимо смотрел на него, держа наготове поперек седла большой харалужный меч.
Сам Субэдэй явно не ожидал, что острие вонзится так глубоко. Между тем люди Бату уже приготовились к отходу назад. На темнике хотя и не было никаких знаков различия, которые делали бы его мишенью для каждого русского лучника, нукеры смотрели за ним, с риском для жизни поворачивая в его сторону головы. Сейчас русские не отводили глаз от начавших отход туменов; кое-кто с победным воем уже погнался за отступающими. Бату между тем понял, что им сейчас рукой подать до цели, ведь они к ней так близки. Кто бы мог подумать, что острие замрет возле самого князя урусов?
– Не отступать! – набрав полную грудь воздуха, рявкнул Бату своим.
От удара каблуками в бока лошадь под ним вскочила на дыбы и передними копытами вышибла щит из сломанных пальцев дружинника. Бату, неистово размахивая саблей, рванулся в образовавшуюся брешь. Что-то ударило его по боку, качнув в седле и вызвав кратковременный приступ боли, о котором он, впрочем, тут же позабыл, даже не взглянув, серьезен ли удар. Он сейчас видел лишь то, как светловолосый витязь поднимает щит и меч, а рослый конь под ним грызет удила. Как видно, при столь явном вызове у русского князя взыграла кровь и он решил не ждать. Оттеснив конем своих щитоносцев, витязь рванул навстречу.
От возбуждения Бату издал вопль, полный дикарской лихости. Он не был уверен, что ему удастся прорваться сквозь плотные ряды заслона, но князь сам соизволил протиснуться вперед, чтобы лично осадить зарвавшегося скотовода. Свой меч светловолосый витязь занес над плечом. Две лошади сошлись вплотную. Правда, кобылица Бату устала и уже была изрядно побита постоянными столкновениями, да еще нещадно исцарапана и изрезана прорывом сквозь неприятельский боевой порядок.
Бату, памятуя о словах Субэдэя насчет слабостей латников, тоже вскинул саблю. Светловолосый бородач по приближении оказался сущим великаном, неудержимым и закованным в сталь. Но при этом на нем не было шлема, а Бату был молод и проворен. В тот момент, когда русский булат рубанул сверху вниз с силой, способной развалить пополам всадника вместе с конем, Бату дернул свою лошадь вправо, в сторону от убийственного меча. При этом саблей он, потянувшись, вжикнул плашмя, с единственным намерением почесать князю бороду, а если точнее, то поласкать под нею горло.
Но точнее не вышло: клинок скребнул по металлу. Бату ругнулся. Отлетел клок бороды, но сам князь оказался невредим, хотя и потрясенно рявкнул. В общей толчее лошадей прибило друг к другу так, что не было возможности разъехаться, при этом оба всадника оказались друг к другу боком – левым, наиболее уязвимым. Князь снова занес меч, но в сравнении со своим легковесным противником бородач оказался чересчур медлителен и тяжел. Не успел он нанести удар, как Бату трижды ударил его по лицу, изрубив щеки и частично отрубив челюсть. Князь ахнул, накренившись в седле, а Бату рубанул его по доспеху, сделав в нагрудных пластинах вмятину.
Окровавленное лицо князя было изувечено: зубы выбиты, челюсть повисла. Такая жестокая рана была смертельна, но урус, ожесточась взором, взмахнул левой рукой, как палицей. Кулак в железной рукавице огрел Бату по груди и едва не сшиб с лошади. От падения его спасли высокие деревянные рожки седла. Бату накренился под неимоверным углом, а сабля неведомо как выпала из руки. Тогда он, злобно скалясь, из ножен на лодыжке выхватил нож и, выпрямившись пружиной, вонзил его в багряное месиво обвисшей челюсти. Под пилящими движениями на лоснистую от крови бороду князя сеялись кровавые ошметки.
Под вой ужаса со стороны щитоносцев и приближенных витязь повалился с коня. Бату же победно вскинул руки, громким воплем выражая восторг оттого, что он жив и одержал верх. Что сейчас делает и что думает про него Субэдэй, он не знал, да и не придавал этому значения. Сейчас он в поединке сразил не кого-нибудь, а самого русского князя. Повержен сильный и грозный противник, и Бату пока нет дела даже до того, убьют его урусы или нет. Для юноши это была, безусловно, минута славы, и он ею упивался.
Поначалу он не разглядел, как по русскому войску пошел некий ропот: это разносилась весть. У доброй половины рати все происходило за спиной, и известие о гибели князя передавалось криками от полка к полку, от дружины к дружине. Не успел еще Бату опустить руки, как те из удельных князей и воевод, что ближе к краю, стали поворачивать коней и покидать поле боя, уводя с собой тысячи свежих, не побывавших еще в бою всадников. Те, кто продолжал сражаться, при виде такого отхода сердито кричали им вслед, трубили в рог. Но князь был мертв, а его рать – потрясена свалившимся на нее дурным предзнаменованием. Грядущий день, а с ним и победа, были явно не за ними. Известие об утрате превратило урусов из уверенных бойцов в испуганных людей, и они в нерешительности пятились от Субэдэевых туменов, выжидая либо неминуемой кончины, либо того, кто смелым возгласом и деянием возьмет командование боем на себя. Но этого не происходило.
Субэдэй на скорости послал минганы вдоль флангов. Стремглав неслись жилистые долгогривые лошади, разбрызгивая грязь из-под копыт. На русское войско вновь посыпались стрелы, а затем, отколовшись от переда общего построения, с грозной уверенностью понеслась тяжелая монгольская конница, норовя врезаться во вражеские ряды клиньями вроде того, который недавно вел Бату. В потерявшие стройность ряды русских ратников врезались три отдельных острия. И даже теперь, когда вопрос шел об их жизни и смерти, защитники бились как-то вяло, скованно, вполсилы. У них на глазах поле боя покидали соплеменники: знать со своими полками и дружинами. А оставаться здесь одним и биться насмерть – ну уж увольте. Так что принять на себя главный удар монголов и дать им отпор было уже просто некому. Все больше урусов откалывалось от основного ядра товарищей, которым все еще хватало стойкости или безрассудства сражаться и гибнуть. Все, отвоевались. Князь убит, а с нас взятки гладки.
Субэдэй невозмутимо наблюдал за тем, как раскалывается, рассыпается русское войско. Интересно, а как бы при таком же раскладе весть о его, багатура, кончине встретили его собственные тумены? Впрочем, ответ ему ясен. Они бы продолжили сражаться. И бились до последнего. Стояли насмерть. В туменах многие воины едва ли вообще знали орлока и своих главных военачальников в лицо. Они знали своих десятников, которых сами меж собой и выбирали. Знали сотника, иногда видели тысячника. И это они были для своих воинов полновластным начальством, а не какой-нибудь там темник или совсем уж недосягаемый орлок. Субэдэй знал: если бы он погиб, то его воины, его народ выполнили бы задачу и поставили себе во главу кого-нибудь другого, достойного. Холодный расчет? Пожалуй. Но иначе – гибель всей армии и державы из-за смерти одного-единственного человека.
Субэдэй отправил по своим темникам посыльных – поздравить их, а заодно отдать новые приказы. А вот интересно: те из русских, что все еще на поле, рассчитывают, что он их отпустит? Характер иноземных ратников багатур понимал не всегда, хотя и усваивал от них все, что нужно было вобрать. Сейчас некоторые из них, наверное, рассчитывают возвратиться по своим домам. Но ведь это глупо. Зачем оставлять в живых тех, кто когда-нибудь может вновь встать перед тобой с оружием? В таком случае это игра, а не война. На самом же деле предстоит долгая охота – дни, а может, и месяцы, – пока его люди не добьют из них последних. Зачем преподавать им урок глупости – нет, только перебить всех до единого, и тогда отправляться дальше. Багатур потер глаза; на него вдруг навалилась усталость. Надо будет еще увидеться с Бату, если мальчишка все еще жив. Он все-таки ослушался приказа. Вопрос сейчас лишь в том, подвергать ли военачальника порке после того, как он принес тебе такую победу.
