Если Неудержимый шел по следу, он начинал рыть вокруг, как какой-то хорек или бульдог, никогда не расслабляясь ни на мгновение. Если бы ему пришлось взять интервью у самого дьявола, он сделал бы это, чтобы докопаться до правды, а потом ее напечатать.

Одиннадцатилетний Маркус был нетерпимым по отношению к отцу. Тот даже не умел нормально подать мяч. Отец мог помочь с примерами, но обычно был слишком занят. Молли же терялась при виде иксов и игреков. Но Маркус любил папу: ведь он знал биографию каждого профессионального баскетболиста в мире.

Еще картины, теперь более яркие: кровь, такая красная и густая, растекается, заливает все вокруг, кровь в глазах, она попадает в нос, в рот, душит его, все красное, так много, и это кровь его отца…

Маркус застонал, затем закричал, вскочив в кровати, захлебываясь и прерывисто дыша. Пот лился у него по спине, струился под мышками. Боже, неужели эти видения никогда не исчезнут? Маркусу было трудно дышать. Плечо саднило. Тело сковал страх. В комнате было прохладно: кондиционер стоял на максимуме.

Маркус задрожал от холода и натянул на себя одеяло, накрывшись с головой.

Неужели это никогда не кончится?

Маркус хорошо знал ответ, да, хорошо знал. Ему удалось немного замедлить дыхание, твердя себе снова и снова, что он уже давно перестал быть перепуганным одиннадцатилетним мальчишкой. Он взрослый человек, и, слава Богу, ему посчастливилось проснуться до того, как сон закончился.

Но Маркус боялся засыпать снова. Он взглянул на электронные часы на ночном столике. Пять утра. Без долгих раздумий он встал и направился в ванную. Маркус стоял под струей горячего душа до тех пор, пока окончательно не проснулся.

Потом он отправился на пробежку.

Только что забрезжил рассвет. Бледные сероватые разводы прорезали утреннее небо, смешиваясь с синевой Карибского моря, отражаясь от белоснежного песка на пляже. Это было прекрасное зрелище. В абсолютной тишине он мог слышать удары собственного сердца. Маркус бежал твердо, ровно вдыхая и выдыхая чистый сладковатый воздух. Интересно, как выглядел остров пару сотен лет назад, с горами и вершинами, покрытыми полями сахарного тростника, спускающимися от самых высоких точек прямо до моря, и черными рабами, которых завезли португальцы. Маркус представил, как рабы нагибались к стеблям, ухаживая за ними, обливаясь потом под знойным карибским солнцем. Поля исчезли уже в конце прошлого века: четверо или пятеро владельцев продали свои земли и уехали — нашелся один зажиточный торговец, американец, который хотел продемонстрировать размеры своего богатства жене, французской аристократке, и купил весь остров. Большая часть малочисленного коренного населения, родившегося на острове, уехала — аборигены поселились на других островах, таких, как Антигва и остров Святого Киттса. Местная культура почти вымерла, исчезнув давным-давно, не осталось ни письменности, ни обрядов. Но нищеты не было, только не на острове Джованни. Все коренные жители, оставшиеся здесь, имели работу, получали неплохие деньги и жили в домах.

Маркус держался рукой за локоть, чтобы не напрягать больное плечо. Взглянув впереди себя, он увидел женщину, ее шаг казался твердым и плавным. Маркус нахмурился. Ему так хотелось хоть раз побыть одному, хоть раз избежать пустых разговоров с гостями. Он немного замедлил ход. У женщины были длинные ноги, Маркус дал ей возможность оторваться и уйти далеко вперед. Через сотню ярдов дорожка поворачивала — женщина пропала из виду.

Пробежав поворот, Маркус машинально огляделся. Женщины он не увидел. Может, она ускорила шаг и сейчас уже бежит по проложенным в джунглях дорожкам назад, к своей вилле?

«Хорошо бы», — подумал Маркус. Он продолжал бежать, дыхание было размеренным, сердце билось ровно, хотя волосы повлажнели от пота. И все равно он продолжал искать ее глазами. Может, что-то случилось? Она же не так быстро бежала. И тут он остановился.

Женщина сидела у берега между огромными валунами, прижав колени к груди и закрыв лицо руками. На камне перед ней лежала какая-то книга. Ее рыжие волосы — нет, на самом деле скорее русые, с примесью каштанового и светлого — были стянуты сзади в хвост, на лбу алела резиновая повязка. На ней были красные шорты и мешковатая хлопчатобумажная майка.

Женщина плакала. Тихие, глубокие всхлипы шли как будто изнутри, словно она не могла держать их в себе. Горькие всхлипы, или душевные всхлипы, как сказала бы Молли, его мать.

О черт! Она не услышала его шагов. Маркус решил оставить ее в покое. Потом понял, что не может. Он остановился, потом тихо приблизился к ней и опустился на корточки.

— С вами все в порядке?

Незнакомка подняла глаза и с удивлением уставилась на Маркуса.

— Извините, что напугал вас. Не бойтесь.

— А я и не боюсь, — ответила она, и он понял, что это правда. Глаза ее были бледно-голубого цвета и при раннем утреннем свете имели еле заметный серый оттенок.

— Простите за беспокойство, но я заметил вас. С вами все в порядке? Может, я чем-то могу помочь?

Девушке было лет двадцать пять, не больше, как определил Маркус. От слез ее лицо покрылось пятнами. Она была очень хороша собой, несмотря на хлюпающий нос, красные и опухшие глаза, влажные от пота волосы и лицо без косметики.

— Со мной все в порядке, спасибо. Здесь так красиво. Мне казалось, что ни один нормальный человек не встает здесь в такую рань. Но ведь никогда не угадаешь, правда?

— Верно, никогда. Я тоже очень удивился, увидев вас. Девушка слегка отодвинулась, затем встала на ноги.

Она оказалась совсем не такой высокой, доставала Маркусу всего лишь до подбородка.

— Простите, что потревожил вас, — извинился Маркус, ломая голову, что же с ней стряслось. Наверное, парень. Обычная история. На ее левой руке кольца не было. Да, страдает из-за парня, несомненно.

Он кивнул и побежал дальше.

Журнал Маргарет

Бостон, Массачусетс

Март, 1979 год

Я встретила мужчину, и он не ничтожество. И не лжец. На этот раз я уверена. И он тебе нравится, моя дорогая девочка. Его имя Чарльз Уинстон Ратледж Третий. Ничего себе имечко?

Он очень богат — денег у него даже больше, чем у моих родителей, — очень добр и к тому же, кажется, любит меня по-настоящему.

Чарльзу сорок пять лет и у него двое детей. Девочка уже вышла замуж, а сын, Бенджамин, учится в Гарварде. Чарльз вдовец. Его жена, бедняжка, умерла от рака четыре года назад. У Чарльза много собственных газет, правда, я до сих пор не знаю, сколько их, и он ненавидит империи типа Ремингтон-Кауфер, которые скупают газеты и делают их одинаковыми. Я дразню его, спрашивая, чем же отличаются его газеты. Не он ли воздействует на политику? Неужели у него нет личных политических пристрастий, которые влияют на содержание статей? Ох, как он распаляется! Все это происходит после того, как ты ложишься спать, Рафаэлла.

Мы уже целовались, и он так хорош! Мне тридцать пять лет, сказала я ему, самый расцвет. И я беспокоюсь, продолжила я, что он слишком стар для меня и уже потерял интерес к физической близости. Но, Рафаэлла, это оказалось так прекрасно!

Мы впервые встретились на пляже в Монток-Пойнт. Я приехала туда просто так — мне рассказывали, что там очень интересно и что это самая крайняя точка Лонг-Айленда. Помнишь эти выходные? Мы поехали в гости к Стрейгерам в Сатсберри. В общем, Чарльз совершал пробежку и натолкнулся на меня. В прямом смысле слова — сбил с ног. А когда протянул мне руку, чтобы поднять с земли, что-то на меня нашло — что-то сумасшедшее. Я засмеялась, схватила Чарльза за руку и дернула вниз. Он потерял равновесие и упал. Он был так удивлен, что минимум на минуту лишился дара речи. А я просто лежала, хихикая, как дурочка.

И тут вдруг Чарльз улыбнулся, наклонился надо мной и поцеловал.

Это случилось три недели назад. Чарльз попросил меня стать его женой, и я ответила, что скорее всего стану, потому что он умеет жарить отличный стейк, занимается со мной любовью почти каждую ночь и не очень храпит. Сегодня вечером я посоветуюсь с тобой. Знаю, что ты будешь рада за меня — на этот раз.