За тысячи обновлений, прошедших с незапамятных времен, хозяин ни с кем и никогда не целовался. Понимал, что здесь скрыта самая большая опасность для бессмертного — возможная потеря драгоценнейшей способности к полноценному митозу. Напорешься на такое же существо, что и ты сам, две гаплоидные клетки сольются в единое целое, и никто не сможет гарантировать, сумеют ли они потом разойтись. И даже если разбегутся, то кому достанется дар бессмертия? Страшная штука — кроссинговер, Тродеус понимал это еще в те времена, когда слово это не было придумано, да и понимать его будущему Устину Ивановичу было нечем.

Должно быть, Устину при делении досталось слишком мало логики и элементарного чувства самосохранения. И как только с таким багажом он сумел сбежать из мотеля?

Рита не отшатнулась, не попыталась защититься. Она качнулась навстречу и закрыла лихорадочно блестящие глаза.

В минувшей жизни, от которой ей достались ошметки воспоминаний, мужчины постоянно ухаживали за Ритой. Не за самой Ритой, конечно, а за Маргаритой Романовной Абиминой, именно так звалась хозяйка пару последних столетий. «Он мужчина, ему надо, — любила повторять мадам Абимина, когда очередной ловелас принимался добиваться близости, — какая жалость, что я не мужчина, и мне это ну совсем не нужно...». Так что, строго говоря, мадам Абимина была самая что ни на есть натуральная мадмуазель. «Умри, но не дай поцелуя без любви», — другая любимая сентенция хозяйки.

Умереть не трудно, иногда для этого достаточно единственного поцелуя с себе подобным.

Злая насмешка судьбы: при дележке совместного имущества Рите досталось твердое намерение мадам, очнувшись, навалиться на «это», если «оно» еще дышит, и размеренно бить в лоб, не хлестко, чтобы, не дай бог, не осталось следов, но упорно, размеренными тяжелыми ударами, пока «оно» не перестанет трепыхаться. Так уже случалось не раз, и это воспоминание заставило Риту, превозмогая дурноту и слабость, уползти подальше от чудовища, частью которого она так недавно была.

Но теперь все равно пришла пора умирать; Рита чувствовала это слишком хорошо. Ну и пусть... зато она умрет не бесполезно, а успеет впитать боль, прожигающую грудь Устина. Он мужчина, ему надо... Единственный человек, который за всю ее жизнь, за долгих полчаса обратил на Риту внимание и даже предложил помощь. В больницу... нет уж, куда угодно, только не в больницу. Она умрет здесь, а что касается поцелуя без любви... кто скажет, где кончается кроссинговер и начинается любовь?

Дорогой автомобиль стоял на лесной тропе, и никто не видел, что происходит по ту сторону затененных стекол.

— Нет, я никого не подозреваю И врагов у меня нет, я имею в виду — серьезных врагов, которые могли бы пойти на такое. Думаю, это был просто вор с извращенным чувством юмора, иначе зачем он стащил все, даже носки и трусы. Своих у него, что ли, не было?

Устин Иванович сидел в номере, завернутый в простыню, и давал показания следователю, вызванному перепуганной администраторшей. Мотель «Липовки» следователю был отлично известен, так что он ни секунды не сомневался, что имеет дело с поругавшейся гомосексуальной парой. Мотель был популярен не только среди проституток, «голубые» тоже частенько появлялись в его гостеприимных стенах. Сначала парочка, небось, предавалась своей грязной страсти, а потом поссорилась. Милые бранятся — только тешатся. Вот и потешились. Младшенький дождался, пока дядя уснет, и тихонько удрал, прихватив барахло обидчика, все, вплоть до трусов. А тому только и остается изображать жертву таинственного ограбления.

И все же следователь спросил:

— Опоить вас нигде не могли? Скажем, остановились в придорожном кафе, а там случайный посетитель...

— Нет. Завтракал дома, потом поехал по делам, а тут вдруг — внезапная сонливость. Если бы не остановился — заснул прямо за рулем. У меня такое бывает.

Он чуть было не сказал: «В моем возрасте», — но вовремя спохватился: не стоит лишний раз привлекать внимание следователя, что пострадавший выглядит подозрительно моложе своих пятидесяти семи лет.

— Что ж, — заключил следователь, — будем искать. Машину, думаю, найдем, а вот насчет трусиков — обещать не могу.

— Черт с ними, с трусиками, — проговорил Тродеус, — а сейчас-то мне как быть? Домой надо, и одежонку хоть какую, не в простыне же...

— Н-да... — следователь был в затруднении. Обычно пострадавшего увозила скорая, либо он оставался в одежде, а не как сейчас — в одной казенной простыне. — Живете-то вы далековато... ладно, попробую для вас что-нибудь придумать.

Тродеус хотел поблагодарить заботливого милиционера, сказать, что не останется в долгу и, вернувшись домой, заплатит и за предоставленную одежду, и за машину, на которой его повезут, но неожиданно почувствовал, что не может произнести ни слова. Губы, язык стали как чужие, из перекошенного рта вырвалось лишь неразборчивое мычание.

Следователь вскочил, испуганно глядя на Тродеуса. Лицо человека, который только что так спокойно обсуждал с ним приключившуюся шкоду, резко пошло пятнами, Тродеус замычал, судорожно взмахивая скрюченной рукой, и повалился набок. Неужто удар? Вот непруха! — надо было сразу предложить обворованному валерьянки... Но кто мог знать?

Случившееся он воспринимал едва ли не с юмором, на такие вещи глаз у следователя был наметан.

— Врача! — крикнул следователь, высунувшись в коридор. Потом вернулся к Тродеусу, попытался нащупать пульс. Повернул набок голову лежащего, чтобы тот не захлебнулся тягучей пенистой слюной, выступившей на губах. Руки делали все, как полагается в таких случаях, но в голове следователя неторопливо текли соображения, что пострадавшего-таки увезет скорая, а ему не нужно будет искать одежду. Конечно, придется объясняться с начальством по поводу умертвия, но поскольку оно не криминальное, то особых проблем не возникнет. А гомика не жалко, так ему и надо, скотине.

Маргарита Романовна Абимина была вне себя от бешенства. Злилась она от души, тем более, что сейчас и причина для негодования была веская, и обновленный организм позволял побеситься в свое удовольствие. Мало того, что сегодня ей пришлось заниматься внеочередным делением, так отбросы оказались живыми и сумели куда-то уползти. Недоноска сперла любимое платье и воспоминание о том, где находится схрон с деньгами, запасными документами и всем остальным, что может понадобиться для нормальной жизни. Схрон делался на случай, если Маргарите Романовне будет грозить разоблачение и придется сразу после деления бежать.

Впрочем, любимое платье теперь все равно не впору, а записка к себе самой с указанием, где именно находится схрон, лежит в сейфе (уже приходилось забывать местоположение тайника). И если недоноска поползет за чужими вещами, там ее будет очень удобно перенять. Так что особых оснований для тревоги нет и можно преспокойно дать выход раздражению.

Во гневе мадам Абимина вдребезги разнесла напольную вазу, которая давно надоела ей, и, скомкав, отшвырнула платье, пришедшееся не впору.

«Ну куда дуру понесло? Ведь все равно подыхать, лежала бы себе спокойненько и горя не знала! Нет, лови ее теперь по белу свету... И ведь скорей всего, сдохнет где-нибудь под кустом, а милиция потом будет выяснять: кто такая, да почему...».

Немного тревожило, что на недоноске ее, абиминское платье. Хотя всем известно, что старые и непонравившиеся наряды мадам раздает нищим. Те потом перепродают, а некоторые себе оставляют и шастают по помойкам в дорогих нарядах. И в случае чего достаточно сказать, что платье было отдано бомжихе, и больше Маргарита Романовна ничего не знает. Очень удобная позиция — не знать ничего.

Маргарита Романовна выбрала, наконец, платье, которое не болталось на похудевшей фигуре, что на вешалке. Пора было ехать к тайнику, куда, несомненно, поползет недоноска. Та еще явно была жива, поскольку полного освобождения Абимина не чувствовала. Такое ощущение, что митоз еще не закончен и незримая ниточка соединяет ее с не желающим издыхать отбросом.