– Я говорю, можешь отдыхать! – закричал чаропевец во все горло.

Выдр постучал себя по макушке.

– Извини, чувак, ни хрена не слышу. Тебе б все-таки не помешало чей-то сделать со своим голосом.

Джон-Том чиркнул пальцем по горлу.

– А, значица, даже так? Ну ладно.

Выдр на несколько секунд исчез и вскоре снова появился, уже в полном облачении, а миг спустя был на земле. Там его ждали благодарные объятия – сначала друга, потом солдат и, наконец, принцесс. Кое-кто из последних настолько увлекся, что жертве пришлось вырываться.

– Эх, кореш, много раз бывал я свидетелем твоего чаропения, но впервые в жизни мне довелось помочь в этом деле. Пусть меня вздрючат, как придурковатого гофера, ежели это не было забавно!

– Это часто бывает забавно.

Джон-Том улыбался до ушей.

– Ты б, шеф, погромче говорил, я еле слышу. Да, ты прав, кроме тех случаев, увы, совсем нередких, када твое колдовство срывается с цепи.

– Мадж сощурился и вытянул шею, пытаясь заглянуть товарищу за спину. – Кстати, о сорвавшихся с цепи. Где этот гнилой отброс племени двуногих теплокровных?

Джон-Том ткнул большим пальцем в плечо.

– Оклемывается.

Хинкеля они нашли там же, где его оставил Джон-Том. Музыкальный вор слегка оправился от взбучки, но все же не был способен даже на символическое сопротивление. Несостоявшийся повелитель всея музыки перевернулся на спину и обнаружил над собой арсенал неволшебного, но тем не менее очень грозного холодного оружия, которым размахивали Мадж и четверка солдат.

Пауко глянул на своего друга Хека.

– Может, попросту перерезать ему глотку, и дело с концом?

– Да, это легкое решение пустяковой проблемы.

Острие алебарды застыло в миллиметре от шеи Хинкеля.

– Умоляю, не надо! Не убивайте меня! – Хинкель кое-как поднялся на колени. – Ведь я всего-навсего хотел, чтобы люди оценили мое творчество. – Он с несчастным видом повернулся к Джон-Тому:

– Вы же музыкант! Вы должны меня понять!

– Я понимаю любовь к музыке, – тихо ответил чаропевец, настроившись на философский лад. – Я понимаю, когда творческая личность хочет стать известной и уважаемой. – Он медленно покачал головой. – Но как можно отнять музыку у всех на свете, чтобы им приходилось слушать только тебя, – этого я понять не в состоянии. Каждый художник должен терпеливо воспринимать критику. – Он поймал взгляд Маджа, и с его лица сбежала улыбка. – Сам я вынужден мириться с нею почти всю жизнь. К примеру, мне часто говорили, что мое пение оставляет желать лучшего.

Понадобились долгие и упорные тренировки, чтобы довести его до сегодняшнего уровня.

– Который не больно-то высок, – шепотом добавил выдр.

– Я буду тренироваться, я буду упорным, – скороговоркой выпалил Хинкель. – Я добьюсь успехов!

– Зачем все эти разговоры? – Пауко потряс алебардой. – Убить его, и точка.

– Или хотя бы отправить назад. В его мир, который раньше был твоим, Джонни-Томми. – Голос Маджа был перенасыщен презрением. – Мне почемуй-то не кажется, че там он сумеет кого-нибудь напугать.

Джон-Том колебался.

– Мадж, мне никогда не нравилась эта идея – переносить людей туда-сюда. Я бы не хотел наладить между нашими мирами постоянное сообщение. Здешние жители не поймут моих соотечественников, а те лишь испакостят твою родину.

– Я не хочу возвращаться, – взмолился Хинкель. – Там… там надо мной смеялись.

– Значица, кой-какой вкус у них все ж есть, – заметил Мадж.

Хинкель сел на пятки.

– Мне здесь вообще-то нравится.

– Легко так говорить, когда у тебя есть власть. – Похоже, Умаджи была готова свернуть прохвосту шею по малейшему знаку Джон-Тома. – Но как ты представляешь себе жизнь в роли обычного простолюдина?

– Обязанного слушать справедливую критику, – добавил Джон-Том.

– Я на все готов. Я не желал никому зла. Я хотел только… – Хинкель закашлялся. – Я хотел только, чтобы у меня были слушатели.

Хек с Караукулом переглянулись и раздули ноздри.

– Послушайте, но ведь я же могу исправиться! – Хинкель поднялся на ноги. – Любой может исправиться. – Он затравленно поглядел на Джон-Тома:

– Сделаю все, что вы скажете.

Тощая фигура, еще совсем недавно жуткая, сейчас выглядела жалко.

– Ладно, – спокойно произнес Джон-Том. – Но прежде чем мы расстанемся, я тебе спою, наложу чары замедленного действия. Если нарушишь слово…

– Не нарушу! Ни в коем случае.

– Допустим. Но все-таки я подстрахуюсь…

И тут появился оборванный состав «Панкреатического отстоя». Троица молниеносно оценила ситуацию и обрушила на беспомощного Хинкеля шквал пинков и затрещин. К счастью, Газерс и его друзья были слишком измотаны, ослаблены голодом и не успели причинить серьезные увечья, прежде чем Джон-Том и солдаты оттащили их от хнычущего певца.

– Подвесьте его за пятки! – бушевал Газерс. – Я запихну гармонику ему в…

Джон-Том встал между перепуганным Хинкелем и музыкантами.

– Довольно. Вы плывете с нами. Все четверо.

У Маджа отвисла челюсть.

– С нами? Э, чувак, да че на тебя нашло?

– На судне места хватит, – коротко ответил Джон-Том.

Выдр тяжело вздохнул:

– Джимми-Тамтам, на нашей клепаной лохани не хватает места с тех пор, как на борт взошла третья принцесса. Но ежели ты будешь настаивать, мне бы офигенно хотелось узнать, чего ради.

– Мы не можем их бросить. На острове они перемрут с голоду.

– Святые слова.

Циммерман задумчиво похлопал себя по пустому животу.

– И пока я не уверен, – продолжал Джон-Том, – что мистер Хинкель не собирается отказаться от своего слова. Гораздо спокойнее видеть его под присмотром очень ответственных надзирателей.

– Спасибо, спасибо! – Хинкель нервно косился на бывших коллег и держался поближе к Джон-Тому. – Что от меня требуется?

– Рекомендую для начала потренировать голос. – Джон-Том посмотрел на внимательно следящих за ситуацией принцесс. – Может быть, при каком-нибудь чрезвычайно снисходительном королевском дворе. Пожалуй, лет двадцати будет достаточно.

– Двадцать лет!

Хинкель побелел.

– Лично мне это средство помогло. Может, и ты за этот срок научишься сносно вытягивать мотив.

Хинкель неохотно кивнул, потом зашарил взором.

– Моя гармоника! Моя гитара!

– Их больше нет. Но ничего, наверняка удастся найти подходящую замену. Лично я предложил бы лютню – самый безобидный инструмент на свете.

– Ладно. – Побитый музыкант слегка распрямил спину. – Вы еще увидите. Наступит день… когда я запою не хуже вас. – Он указал на дуару. – Кстати, как вам удаются, такие чудеса?

Джон-Том скромно пожал плечами:

– Будь я проклят, если знаю. Уверен только в одном: в любой музыке есть волшебство.

– Ну, этого мне вполне достаточно. Вот увидите, я наберусь мастерства. Увидите. Когда-нибудь я стану лучшим!

– О да, вот это – настоящая целеустремленность. Она мне по душе.

В тот же миг вперед метнулась шикарная женская фигурка, нежные руки обвили шею изумленного, но вряд ли раздосадованного этим Хинкеля.

– Я тебе помогу! – проворковала Ансибетта. – Ах ты, бедненький, затюканный, невезучий странствующий бард! Я тебя понимаю, я представляю, как это несладко – когда тебя хулят даже не в одном, а в двух мирах! Разве это справедливо?

Джон-Тома, потрясенного до потери голоса, лишь на миг охватило сожаление. Но он вспомнил Талею, Банкана и свой дом – и успокоился.

Но не до полной безмятежности.

Мадж ткнул его под ребра.

– Ну так, шеф, объясни мне, сделай милость. Это че, еще какое-то таинственное колдовство действует или че?

Джон-Том посмотрел на Ансибетту – та снова и снова увлеченно целовала и успокаивала ошеломленного, однако быстро приходящего в себя Хинкеля.

– Нет, Мадж, это не волшебство. Просто у некоторых человеческих самок до крайности извращенные вкусы.

– А, значица, дело тока в этом? Чувак, да нешто ты не знал, че у всех без исключения бабенок вкусы шиворот-навыворот? Это ж всем известный закон природы, вот так.