Когда я туда попал, вахтер дал мне заполнить пропуск и проводил на второй этаж, где молодой лейтенант указал нужную комнату. За большим столом у окна сидел капитан. Он был маленький, щуплый, с желтоватым цветом лица и темными редеющими волосами. Говорил он отрывисто, но был вполне любезен.
Он задал множество вопросов о моем происхождении, бегстве из Голландии и обучении, потом велел в подробностях изложить биографию. Закончив, я отдал ему бумагу, а капитан велел мне снова зайти после ленча.
Когда я вернулся, капитан надел фуражку, взял трость черного дерева с серебряным набалдашником и предложил мне следовать за ним. Мы прошли до высокого узкого здания напротив станции метро «Сент-Джеймс».
Я снова заполнил пропуск, и капитан отвел меня в маленькую комнату на верхнем этаже. Здесь было чердачное окно, а помещение почти полностью занимали два больших стола, стоявших друг против друга. За одним сидел майор — симпатичный мужчина с очень густыми светлыми волосами. Так как он был без кителя, то я не мог определить род войск, однако решил, что он тоже морской пехотинец. В конце концов со мной вели речь о службе на быстроходных катерах, поэтому я и подумал, что нахожусь в одном из зданий Адмиралтейства.
Оказалось, что майор свободно говорит по-голландски, хотя и с заметным английским акцентом. Он разговаривал со мной именно на этом языке и задавал в основном те же вопросы, на которые я уже отвечал утром, но особенно интересовался моей работой в голландском подполье.
Когда собеседование закончилось, капитан отвел меня в маленькую пустую комнату на втором этаже, где мне пришлось заполнить четырехстраничную, отпечатанную типографским способом анкету, где было множество вопросов о родителях, обучении, увлечениях и другой личной информации.
Примерно через неделю меня снова вызвали в Лондон. Я должен был прибыть на Пэлэс-стрит ровно в два часа дня. Капитан уже ждал меня, и мы отправились в то же здание, где были неделю назад. На этот раз мы поднялись на пятый этаж, и, едва выйдя из лифта, я понял, что нахожусь в гораздо более важной части дома, чем прежде. Коридор, в котором мне велели подождать, был покрыт толстым красным ковром, капитан усадил меня в одно из двух кресел в стиле чиппендейл, стоявших по обе стороны маленького столика, на котором лежали номера «Тэтлер» и «Кантри-лайф».
Капитан ненадолго оставил меня одного, а вернувшись, довольно торжественно пригласил следовать за ним. Мы зашли в большую обшитую деревянными панелями комнату в конце коридора, в центре которой стоял длинный полированный стол. За ним с одной стороны сидели пять человек: двое штатских, один в форме вице-маршала ВВС и два бригадных генерала. Капитан сел в конце стола, а мне предложили занять место против всех. Перед вице-маршалом лежали моя биография, анкета, которую я заполнял, и листочки с заметками.
В следующие полчаса на меня обрушился шквал вопросов, их беспорядочно задавали разные члены совета. Я старался отвечать откровенно и как можно подробнее. Не могу сказать, что особенно нервничал, хотя уже догадался, что все это было чем-то большим, чем собеседование перед поступлением на работу на быстроходных катерах, а возможно, что-то связанное с морской разведкой. Конечно, вопросы не давали мне окончательной разгадки. Когда беседа закончилась, вице-маршал, председательствовавший на совете, попросил меня подождать в коридоре.
Минут десять я сидел, листая «Тэтлер», потом из комнаты вышел капитан. Он положил мне руку на плечо и сказал, что я принят и должен явиться на дежурство в десять утра в следующий понедельник. Прибыв, я должен был спросить майора Симура. Я обрадовался, потому что уже тяготился ролью вахтенного офицера.
Когда я прибыл на дежурство в дом 54 по Бродвею, караульный первого этажа провел меня в чердачную комнату, где я уже был однажды. Майор Симур оказался тем самым офицером, который беседовал со мной по-голландски. Теперь он был в форме, и я увидел, что он офицер не морской пехоты, а административной службы. Это слегка заинтриговало меня. Первое, что он сделал, — отвел меня к полковнику Кордо, который был главой управления, куда я был назначен: он хотел встретиться со мной до того, как я начну работать. Кабинет полковника оказался большой комнатой в конце коридора, которую охраняли три секретарши — две были молодые и хорошенькие, а третья высокая, очень худая женщина средних лет с некрасивыми зубами. Она походила на карикатурный «синий чулок», но позже выяснилось, что это приятный и очень живой человек.
Полковник Кордо, коротенький, плотный с бледно-голубыми глазами и щеточкой усов, разговаривал в отрывистой военной манере и ходил прихрамывая из-за артрита. Он действительно был офицером ВМФ, поэтому я решил, что все-таки нахожусь в Адмиралтействе. Он усадил меня и начал речь подчеркнуто торжественным тоном. То, что он сказал, признаюсь сразу, произвело на меня глубокое впечатление.
Он сообщил, что теперь я офицер СИС — британской разведки и что это здание — ее Центр. Я был прикреплен к голландскому отделу, который носил название П-8 и возглавлялся майором Симуром. Это была часть большого управления Северной Европы, начальником которого являлся полковник Кордо. Управление кроме Голландии занималось Скандинавскими странами и Советским Союзом. О моих обязанностях мне должен был рассказать майор, но до того, как я начну работать, меня пошлют пройти курс прыжков с парашютом в Рингвее под Манчестером. Прежде чем отпустить меня, он еще раз напомнил об ответственности, связанной с моим новым положением, и оказанном мне большом доверии.
Не знаю, верил ли сам полковник в то, что говорил, — в конечном счете он был старым человеком и видел много закулисных игр, но я, младший лейтенант двадцати одного года, только что получивший первое звание, и вправду смотрел на свое назначение как на честь и необычайную удачу. Я с трудом мог поверить, что все это происходит наяву. В последнее время я предполагал и надеялся, что работа, для которой меня интервьюировали, связана с разведкой, но то, что я действительно стану офицером британской разведки, этого легендарного центра тайной власти, по общему мнению, имеющего серьезное влияние на важнейшие события в этом мире, сильно превосходило мои самые смелые предположения.
До войны в каждом управлении существовали производственные отделы. В них обычно работали один, максимум два офицера и несколько секретарей. Отдел обозначался номером, кодирующим страну, которой тот занимался. Так, под номером 8 скрывалась Голландия, 1 — Франция, 4 — Германия. П-отделы были лондонскими представительствами зарубежных резидентур, которые вербовали агентов и работали с ними.
Все это изменили война и быстрая оккупация большинства европейских стран. Резидентуры в странах, занятых врагом, пришлось закрыть, а сотрудников отозвать. Теперь все операции исходили из Англии, и П-отделы взяли на себя новые функции. Ненависть к оккупантам превратила население стран Западной и Северной Европы в потенциальных агентов. И что главное — в агентов, работающих из самых высших побуждений — патриотических.
Вместо того чтобы искать сотрудников в оккупированных странах самим, руководители разведки решили действовать через бежавшие в Лондон правительства этих стран. Такой шаг был обусловлен не только логическими соображениями и верно найденным психологическим подходом, но и совершенно катастрофической ситуацией, в которой оказалась разведка в результате немецких побед в первые годы войны. В армии после дюнкеркской блокады царила неразбериха, и выявилась совершенная неподготовленность к войне, все это отразилось и на разведке. Трудности удалось преодолеть находчивостью и расчетом, и победу буквально вырвали из зубов врага.
До войны принцип работы был таков: действовать против одной страны из соседнего с ней государства, поэтому гаагская резидентура работала против Германии. Кроме того, существовало убеждение, что каждая война разыгрывается по шаблону предыдущей, словом, гаагская резидентура не организовала агентурной сети в самой Голландии. Когда немцы оккупировали Нидерланды, резидентура была уничтожена, и у разведки не оказалось там ни одного агента.
