– Это правда, – неожиданно вставил Антон. – Бывают такие невыявленные Иные. Причём Светлые. Только они не от икон, они от людей заряжаются. Что строжайше запрещено Договором. Мы их отлавливаем и…

– Лена… – Дмитрий чуть было не добавил «дорогая», но вовремя удержался от неуместной вольности. – Я вполне допускаю вашу искренность. Да, в вашем сознании прекрасно совмещаются истины веры и все вот эти «иные» дела. Но из того, что они совмещаются в вашем сознании, ещё не следует, что они совмещаются на самом деле. Святая Церковь совершенно недвусмысленно говорит о колдовстве. Мне напомнить места из Писания? Мне напомнить высказывания Святых Отцов? Магия – от сатаны. Пускай лично вы так не думаете, пускай не поклоняетесь сознательно лукавому, но объективно именно его целям и служите. Вот скажите мне – вы вообще давно крестились?

Лена немного смешалась. Потом, вздохнув, ответила:

– Весьма. Восемьдесят три года назад.

Тут уж Дмитрия наконец проняло. Он едва сдержался, чтобы не присвистнуть.

– Иные живут долго, – пояснила Лена. – Просто мы умеем выглядеть соответственно возрасту, когда были инициированы. Меня крестили во младенчестве. Ещё Гражданская война шла. А инициировали в дни Карибского Кризиса. Помните, когда Никита Сергеевич Америке ботинком грозил?

– Ну так что же, – Дмитрий решил держаться до последнего, – вы действительно живёте воцерковленной жизнью? Вы не реже чем раз в месяц причащаетесь Святых Тайн? Вы столь же регулярно исповедуетесь? Держите молитвенное правило, соблюдаете посты? Наконец, у вас есть духовник? Он знает, что вы занимаетесь магией?

Похоже было, что он попал в точку. Лена замялась.

– Вы очень формально подходите, Дмитрий, – наконец отозвалась она. – Вы, похоже, ставите на первое место обряд, церковную дисциплину. А важнее ведь другое, внутреннее. Вера Господу, любовь к Нему.

– Верующий Господу и заповеди Его соблюдает, – возразил Дмитрий. – Если для вас, Лена, созданная Им Церковь – истинное Тело Христово, если вы веруете, что Церковь управляется не людьми только, но и Духом Святым, то и все церковные требования должны соблюдать. А иначе это и не вера вовсе. Иллюзия веры. Вы выбираете из христианского вероучения только то, что вам удобно, что близко – и называете это своей верой. А остальное отбрасываете. Хотя стоило бы задуматься – раз оно, остальное, вам чуждо, то, может быть, дело в вас? Может быть, вы не доросли? Несмотря на восемьдесят три года? Вы уж извините мою резкость, просто разговор пошёл такой, что грешно лукавить и умалчивать, человекоугодия ради. Ну, или, скажем, «иноугодия», – улыбнулся он.

Лена не стала улыбаться в ответ.

– Вы жестоки, Дмитрий, – бесцветным голосом сказала она. – И что хуже всего, сами не замечаете свою жестокость. Вы только себя, «воцерковленных», считаете христианами, а остальные, значит, быдло? Притворяются верующими? Ну да, они слабее, они реже ходят в храм, не выполняют все положенные обряды. Да, их можно гвоздить древними канонами, которые принимались совсем в другую эпоху, при других обстоятельствах. Но ведь они тоже веруют в Господа нашего Иисуса Христа. И как знать, может, в каких-то случаях их вера более живая? И раз уж мы перешли к обсуждению моей персоны… В своей жизни я сменила семерых духовников. Восемьдесят лет, видите ли, это довольно много… Ни одному из них я не говорила, что Иная. Потому что дать такое знание обычному человеку – означает нагрузить его непосильным бременем. Такое испытание разве что святому по силам. Мои духовники были хорошими священниками, но великих старцев, великих подвижников среди них не было. Я каялась перед ними в своих грехах – в реальных грехах, за которые стыдно, за которые кусает совесть. А каяться в том, что Иная… что есть в тебе эти способности… Я родилась такой, понимаете? Этого не выбираешь. Это как пол, как национальность…

– А вот ваш товарищ говорил, – напомнил Дмитрий, – что потенциальных Иных спрашивают, согласны ли они инициироваться. Причём бывают и несогласные. Правда, Антон? Или наврали?

– Правда, – хмуро кивнул тот. – Только вот Елена Николаевна была тогда в такой ситуации, в какую не дай вам ваш Бог попасть.

– Ребёнок у меня тогда умирал, – тихо пояснила Лена. – Младший сын, Петя. Тринадцать лет… Саркома лёгкого, безнадёжный случай. И эта была единственная возможность его спасти. Я знаю, что вы сейчас скажете. Цитату скажете. «Кто любит сына или дочь более Меня, тот недостоин Меня». Только знаете что – помолчите лучше. А то ведь легко осуждать, не испытав на своей шкуре.

Дмитрий замолчал. Действительно, глупо сейчас с ней препираться. Он понимал умом, что Лена сорок лет назад совершила чудовищную ошибку, что цитата вполне к месту. Только вот говорить это было никак нельзя. Не поворачивался язык.

– Ну вот что! – приподнимаясь, заявил Антон. – Эти разговоры можно тянуть до бесконечности. Но мы не будем. Вы должны быть зарегистрированы, Осокин, и вы будете зарегистрированы. Прямо сейчас. Без всякого на то согласия.

Дмитрий хотел было возмутиться – и не смог. Что-то невидимое, но крепкое обхватило его, заморозило голос, сдавило сердце. Он попробовал дёрнуться – бесполезно. Как в резиновых тисках.

Антон между тем выбросил вперёд кулак – точно собирался ударить, но, задержав его в движении, резко разжал пальцы. И сгусток синего пламени, сорвавшись с его ладони, устремился к Дмитрию. Прошёл сквозь плотную ткань куртки, сквозь рубашку. Вонзился в грудь. Кожу на миг опалило жаркой болью – но тут же боль схлынула, оставив после себя голубоватое сияние. Которое, с каждым мгновением делаясь бледнее, вскоре исчезло.

– Вот и всё, – с видом стоматолога, демонстрирующего пациенту вырванный зуб, заявил Антон. – Метка нанесена. Увидеть её может только Иной, обычному человеку она недоступна. А записано там следующее: «Дмитрий Осокин, Светлый маг, шестой уровень силы. Постоянная московская регистрация». Хотя какой на самом деле уровень, пока судить трудно. После обучения надо будет скорректировать.

– Вот и вся цена вашим сказочкам о добровольности и порядочности, – мрачно буркнул Дмитрий. Тело вновь было свободно, невидимые тиски исчезли. Раздражение осталось.

– Да, – кивнул Антон, – я превысил свои полномочия, применив силу. Потому что ничего другого уже не оставалось. Вы, естественно, можете жаловаться начальству. То есть моему шефу, руководителю московского Ночного Дозора Борису Игнатьевичу. Впрочем, я и так доложу ему. Если он сочтёт мои действия неправомерными – наложит взыскание. Просто меня ваше упрямство достало. Кстати, я облегчил вам духовный выбор. Раз регистрация выполнена против вашей воли, путём насилия – значит, совесть ваша должна быть чиста.

– Наверное, надо завершать разговор, – вмешалась Лена. – Дмитрию Александровичу ещё тетради проверять и с женой объясняться, по поводу долгой отлучки и коньячного запаха.

– В общем, подумайте обо всём этом, – добавил Антон. – Наша встреча не последняя. Скоро ведь надо обучение начинать… Ну а если вдруг что «иное» стрясётся – звоните.

И оба они, одновременно поднявшись, быстро двинулись прочь, к выходу из сквера. А Дмитрий остался на скамейке. Следовало, конечно, торопиться домой. Аня, видать, уже вся извелась. Но он долго ещё не мог подняться. Осторожно трогал грудь. Ничего не болело, разве что душа. Хотя Антон прав, греха на нём за эту «регистрацию» нет. А скверна – есть. Скверна, которую ещё отмаливать и отмаливать.

А ведь всё-таки это люди, а не бесы, понял вдруг Дмитрий. Пускай и прельщённые, и заблудшие – но люди. Бесы куда лучше подкованы в богословии.

Солнце, вообразив, будто лето ещё не кончилось, жарило в полную силу. Ни единого облачка на высоком, удивительно синем, точно в детской книжке, небосклоне. И всюду тени – чёрные, ломаные, ждущие.

Думать о тенях не хотелось. Особенно о той, что стелется под ногами… которую так легко поднять, войти в неё… Нет, исключено. Больше – ни разу.