Хорошо устроенный джентльмен ищет женщину любого возраста… Желательно фото…

Зачем ему фото, думала Маруся, только расстраиваться?..

Днем она ходила в магазин, стирала и пыталась заниматься английским. В три забирала Левушку. К шести возвращались Фима и Лора. Вечера проходили у телевизора за бокалом коктейля.

По субботам они ездили в город. Бродили по музеям. Обедали в японских ресторанах. Посмотрели музыкальную комедию с Юлом Бриннером.

Так прошел сентябрь, наступила осень. Хотя на газонах еще зеленела трава и днем было жарко, как в мае…

Маруся все чаще задумывалась о будущем.

Сколько можно зависеть от Лоры? Сколько можно есть чужой хлеб? Сколько можно жить под чужой крышей? Короче, сколько все это может продолжаться?..

Маруся чувствовала себя, как на даче у родственников. Рано или поздно надо будет возвращаться домой. Но куда?

А пока что Маруся была сыта и здорова. Одежды у нее хватало. Деньги на хозяйство лежали в коробке из-под торта. Не жизнь, а санаторий для партийных работников. Стоило ли ради этого ехать в такую даль?..

В общем, чувство тревоги с каждым днем нарастало…

Однажды Маруся написала такое письмо родителям:

"Дорогие мама и папа!

Представляю себе, как вы меня ругаете, и зря. Дело в том, что абсолютно нечего писать. Ну, абсолютно.

Лазька улетел на свою историческую родину, где одни, пардон, евреи. Но он говорит – ничего, мол, пробьемся.

Что еще сказать?

Вена – тихий городок на берегу реки. Все говорили тут – Донау, Донау… Оказывается – река Дунай и больше ничего.

Вроде бы имеется оперный театр. Хотя я его что-то не заметила.

Люди одеты похуже, чем в Доме кино. Однако получше, чем в Доме науки и техники.

В Австрии мы жили три недели. Почти не выходили из гостиницы. У входа дежурили эти самые, которые не просто, а за деньги. В общем, ясно. У одной была совершенно голая жэ. Папка бы ах– нул. В этом плане свободы больше чем достаточно.

Леве из вещей купила носки шерстяные и джемпер. Себе ничего.

В Америку летели около семи часов. В самолете нам показывали кино. Вы думаете – какое? В жизни не догадаетесь. "Великолепная семерка". Стоило ли ехать в такую даль? Поселилась я у Лоры с Фимой. Левка ходит в детский сад. А я все думаю, чем бы мне заняться.

Свободы здесь еще больше, чем в Австрии. В специальных магазинах продаются каучуковые органы. Вы понимаете? Мамуля бы сейчас же в об– морок упала.

Чернокожих в Америке давно уже не линчуют. Теперь здесь все наоборот. Короче, я еще не сори– ентировалась. Скоро напишу. И вы пишите.

Обнимаю. Ваша несознательная дочь Мария".

Как-то раз появился Зарецкий. Узнав, что хозяев нет дома, выразил смущение:

– Простите, что врываюсь без звонка.

– Ничего, – ответила Маруся, – только я в халате…

Через минуту он пил кофе с бело-розовым зефиром. Сахарная пудра оседала на тщательно выглаженных кримпленовых брюках…

Зарецкий любил культуру и женщин. Культура была для него источником заработка, а женщины – предметом вдохновения. То есть культурой он занимался из прагматических соображений, а женщина– ми – бескорыстно. Идея бескорыстия подчеркивалась явным сексуальным неуспехом.

Дело в том, что Зарецкого раздирали противоречивые страсти. Он добивался женщин, но при этом всячески их унижал. Его изысканные комплименты перемежались оскорблениями. Шаловливые заигрывания уступали место взволнованным нравственным проповедям. Зарецкий горячо взывал к мора– ли, тотчас же побуждая ее нарушить. Кроме того он был немолод. Самолеты называл аэропланами, как до войны…

Он ел зефир, пил кофе и любовался Марусиными ногами. Полы ее халата волнующе разлетались. Две верхние пуговки ночной сорочки были расстегнуты.

Зарецкий поинтересовался:

– Чем изволите зарабатывать на пропитание?

– Я еще не работаю, – ответила Маруся.

– А чем, ежели не секрет, планируете заниматься в будущем?

– Не знаю. Я вообще-то музработник.

– С вашими данными я бы подумал о Голливуде.

– Там своих хватает. А главное – им уж больно тощие нужны.

– Я поговорю с друзьями, – обещал Зарецкий.

Потом он сказал:

– У меня к вам дело. Я заканчиваю работу над книгой "Секс при тоталитаризме". В этой связи мной опрошено более четырехсот женщин. Их возраст колеблется от шестнадцати до пятидесяти семи лет. Данные обработаны и приведены в систему. Короче – я буду задавать вопросы. Отвечайте просто и без ложной застенчивости. Думаю, вы понимаете, что это – сугубо научное исследование. Мещанские предрассудки здесь неуместны. Садитесь.

Зарецкий вытащил портфель. Достал оттуда магнитофон, блокнот и авторучку. Корпус магнитофона был перетянут изоляционной лентой.

– Внимание, – сказал Зарецкий, – начали. Он скороговоркой произнес в микрофон:

– Объект четыреста тридцать девять. Шестнадцатое апреля восемьдесят пятого года. ФорестХиллс, Нью-Йорк, Соединенные Штаты Америки. Беседу ведет Натан Зарецкий.

И дальше, повернувшись к Марусе:

– Сколько вам лет?

– Тридцать четыре.

– Замужем?

– В разводе.

– Имели половые сношения до брака9

– До брака?

– Иными словами – когда подверглись дефлорации?

– Чему?

– Когда потеряли невинность?

– А-а… Мне послышалось – декларация…

Маруся слегка раскраснелась. Зарецкий внушал ей страх и уважение. Вдруг он сочтет ее мещанкой?

– Не помню, – сказала Маруся.

– Что – не помню?

– До или после. Скорее все-таки – до.

– До или после чего?

– Вы спросили – до или после замужества.

– Так до или после?

– Мне кажется – до.

– До или после венгерских событий?

– Что значит – венгерские события?

– Доили после разоблачения культа личности?

– Вроде бы после.

– Точнее?

– После.

– Хорошо. Вы занимаетесь мастурбацией?

– Раз в месяц, как положено.

– Что – как положено?

– Ну, это… Женские дела…

– Я спрашиваю о мастурбации.

– О, Господи! – сказала Маруся.

Что-то мешало ей остановить или даже выпроводить Зарецкого. Что-то заставляло ее смущенно бормотать:

– Не знаю… Может быть… Пожалуй . С нарастающим воодушевлением Зарецкий говорил:

– Отбросить ложный стыд! Забыть о ханжеской морали! Человеческая плоть священна! Советская власть лишает человека естественных радостей! Климакс при тоталитаризме наступает значительно раньше, чем в демократических странах!..

Маруся кивала:

– Еще бы…

Зарецкий вдруг совсем преобразился. Начал как-то странно шевелить плечами, обтянутыми лиловой бобочкой. Вдруг перешел на звучный шепот. Задыхаясь, говорил:

– О, Маша! Ты – как сама Россия! Оскверненная монголами, изнасилованная большевиками, ты чудом сохранила девственность!.. О, пусти меня в свою зеленую долину!

Зарецкий двинулся вперед. От его кримпленовых штанов летели искры. Глаза сверкали наподобие хирургических юпитеров. Магнитофон затих, тихонько щелкнув.

– О, дай мне власть, – шептал Зарецкий, – и я тебя прославлю!

Маруся на секунду задумалась. Пользы от этого болтливого старика – немного. Радости – еще меньше. К тому же надо спешить за ребенком.

Зарецкий положил ей руки на талию. Это напоминало приглашение к старомодному бальному танцу.

Маруся отступила. Ученый человек, и так себя ведет. А главное, пора идти за Левой…

Зарецкий был опытным ловеласом. Его тактические приемы заключались в следующем. Первое – засидеться до глубокой ночи. Обнаружить, что авто– бусы не ходят. Брать такси – дороговато… Далее – "Разрешите мне посидеть в этом кресле?" Или – "Можно я лягу рядом чисто по-товарищески?.." Затем он начинал дрожать и вскрикивать. Оттолкнуть его в подобных случаях у женщин не хватало духа. Неудовлетворенная страсть могла обернуться психическим расстройством. И более того – разрывом сердца.