— Впрочем, — с усмешкой прибавил Шаваш, — сейчас сокровищами дворца торгуют направо и налево. По-моему, никто не огребает таких денег, как смотрители картин и чаш; ведь во дворце хранится едва ли не треть всего, что было нарисовано и изваяно в ойкумене. Доступ к этим сокровищам запрещен всем, кроме непосредственного чиновника да еще императора, порядка нет никакого, кради — не хочу.

Управляющий услышал этот разговор и, изогнувшись, по своему обыкновению, дугой, сказал Бемишу, что один его дальний родственник служит во дворце и очень хотел бы с землянином встретиться.

Бемиш встретился. Дальний родственник оказался маленьким, красноносым дворцовым чиновником из ведомства Картин, Треножников и Чаш. Родственник продемонстрировал Бемишу цветные фотографии поразительно красивых сосудов пятой династии и нескольких картин, исполненных в технике «утреннего тумана», столь излюбленного при Золотом Государе, и «тысячи чешуек». Девушки с драконом среди них не было. Вернее, была, и даже несколько, это был известный сюжет о морском царевиче, но не Коинны, а каких-то других мастеров.

Чиновник предложил Бемишу купить все, что ему понравится, и цена, которую он запросил за последние уцелевшие шелковые картины пятой династии, была вдвое меньше той, которую в галереях Бонна запрашивали за любую современную мазню.

Бемиш поблагодарил чиновника и отказался.

Киссур устроил Бемишу аудиенцию в Зале Ста Полей.

Бемиш оставил машину у стены Небесного Дворца, и его повели через посыпанные песком дорожки и благоухающие аллеи.

В зале, залитой светом и похожей на осыпавшуюся с неба сказку, перешептывались чиновники в старинных придворных платьях. Через полчаса раздвинулся серебряный занавес: за занавесом, на аметистовом троне, сидел император Варназд. Император был в белой одежде, с грустным, тонким лицом, на котором резко выделялись подведенные, взлетающие вверх брови. Это было похоже на спектакль, который молча играет один актер. Бемишу показалось, что это был очень печальный спектакль.

Занавес вскоре задвинулся, и чиновники разошлись по своим делам.

Бемиш прошел через благоуханные сады, вышел из ворот дворца. Площадь перед дворцом задыхалась от зноя, двое полуголых мальчишек шарили руками в зловонной уличной канавке.

Бемиш открыл машину, покопался в бардачке и, достав несколько шоколадок, вручил их мальчишкам. Те рвали обертки, вгрызаясь в шоколад гнилыми зубками.

— Эй, — спросил Бемиш на своем скверном вейском, — ты знаешь, что такое Земля?

— Конечно. Это такое место на небе, куда мы попадем после смерти, если будем хорошо себя вести и слушаться императора.

Бемиш долго сидел в машине, включив кондиционер, глядя на серебряных зверей над кромкой дворцовой стены, вспоминая невиданную роскошь Залы Ста Полей, золотой потолок и нефритовые колонны. «Очень богатое правительство очень бедного народа», — подумал он.

Через две недели Бемиш был на пирушке, устроенной первым министром по случаю дня рождения. Была еда, и пьяные глаза, и девицы. Было купание в ночном пруду. Были документы различных видов, подписанные между тарелками с фаршированными финиками и блюдами со всем, что родится в небесах и родится на земле, те самые документы, за которые полагаются неисчислимые взятки; впрочем, взятки, по местным понятиям, все равно полагалось потом выплачивать. Были также песни и стихи. Один чиновник из министерства финансов, как его звали. Тай, взял что-то вроде лютни и начал играть и петь.

Потом спела песню девица: это была очень лирическая песня. Бемишу сказали, что песню сочинил лет двадцать назад чиновник по имени Андарз. Он был министром полиции, подавил восстание в Чахаре, повесив всех, кто не мог заплатить отступное, и отпустив всех, кто отступное заплатил. На обратном пути в столицу он сочинил цикл самых лучших своих стихотворений о временах года. Бемиша бросило в жар и холод, он наклонился к Киссуру и сказал:

— Это великая певица.

Девица кончила песню и села, по приказанию Киссура, Бемишу на колени.

Потом стали играть в рифмы. Бемиш, конечно, слишком плохо понимал по-вейски, чтобы сочинить стихи на заданные рифмы или продолжить строку. Но почему-то ему казалось, что и по-английски он справился бы не лучше, чем по-вейски.

Привели уличного певца.

Бемиш вспомнил, как, едучи из космопорта, попросил своего переводчика, из числа вейцев, мывших на земле посуду, остановить машину. Ему хотелось поглядеть на уличного кукольника, собравшего на обочине некоторую толпу. Переводчик ответил, что это «некультурно». Бемиш спросил, что же культурно, и оказалось, что культурно — это ходить смотреть всей шестидворкой самые дешевые голливудские и сейласские фильмы.

Тут, среди высших чиновников, никто не считал, что уличный певец — это некультурно.

Уличный певец спел гостям хвалу, ему накидали в шапку денег и прогнали на кухню. Чиновники стали петь сами.

Ах, если бы они только не пели так хорошо! Тогда все было бы в порядке. Разнузданные оргии коррумпированной бюрократии. Но они так хорошо пели! Бемишу трудно было бы себе представить, чтобы сотрудники государственного департамента собрались к шефу на вечеринку и начали так петь. Или чтобы они подписывали на этой вечеринке такие бумаги.

Или одно было связано с другим? И поэзия вымрет вслед за коррупцией? Господин Андарз отправился в столицу из сожженного им Чахара и по пути сложил самый прекрасный свой цикл стихотворений про лето и осень. Наверное, он был доволен. Наверное, в Чахарском походе он получил много добра.

Через восемь лет Киссур и Андарз оказались по разные концы одного меча, и Киссур повесил мятежника Андарза и любил слушать его стихи.

Через неделю Бемиш устроил ответное угощение на своей вилле.

Во время ужина Шаваш то и дело посматривал на прислуживавшую гостям Инис. Когда она, обнеся гостей сладостями, проходила мимо Шаваша с пустым подносиком, чиновник вдруг притянул ее к себе и посадил на колени. Инис поспешно вскочила, задев рукавом чашку Шаваша. По счастью, вина в чашке не было.

Ссылаясь на дела, Шаваш распрощался раньше прочих гостей. Бемиш сошел вниз, чтобы проводить его.