Меня всего так и передернуло.

- Полковник, я вас умоляю, - и страдальческий взгляд в глаза Артемьеву. - Мне эта пустыня уже в страшных снах является.

Интересно, а моему деду эта пустыня снилась? Как-никак провел в ее песках два года, сражаясь с британцами. В рядах «африканцев» он находился вплоть до последнего вздоха этого войскового соединения. Был награжден множеством наград, но самыми дорогими его сердцу были манжетная лента «Африка» и медаль «За африканскую кампанию». Стоило ему их взять в руки, как он сразу же преображался: плечи распрямлялись и становились шире, в глазах появлялся озорной блеск, а губы растягивались в полуулыбке. Дед и так для своих лет моложаво выглядел, но тут становился на одну ступеньку с внуком, то бишь со мной. Можно сказать, старик жил этими воспоминаниями. Тот кровавый водоворот, развернувшийся в начале 40-х годов на просторах Северной Африки, утянул в себя его душу и не отпускал на протяжении этих долгих лет.

Вот сейчас и я уже буду который раз топтать этот осточертевший песок, вычурно поминая мать-природу, создавшую зыбкую почву и климат этого континента, по крайней мере, его части. Если мой дед-фронтовик считал пустыню самым замечательным местом на Земле, то лично я считал ее могилой времени. Оно здесь не чувствуется, теряется где-то в песках, скрывается в их глубинах. Ты можешь идти час, два или три, и даже не заметишь этого, так как будешь полностью погружен в свои мысли, спасаясь, таким образом, от лысого пейзажа. Главное, когда тебя все-таки сюда заносит, стараться не нарушить неписаные законы. Пустыня не любит тех, кто нарушает ее правила. Стоит преступить невидимую границу дозволенного, как человек будет поглощен и отправлен в самую бездну.

А командир хитер, однако. Ведь знает все это, знает, но в который раз поручает задание кому? Правильно, Эрвину. Ты, мол, на хорошем счету, ни одного прокола, вот тебе-то и карты в руки. Собирайся и выполняй поставленную задачу.

Из послеобеденной дремы меня вывел телефонный звонок. Оторвав голову от подушки, я протер глаза и посмотрел на дисплей мобильника. Высветившиеся имя и фотография заставили мои губы растянуться в улыбке от предвкушения приятной беседы.

- Алло.

- Здравствуй, Эрвин, - тихо поздоровалась София.

Громкость в моем телефоне стояла высокая, и в связи с этим возникло такое чувство, будто она сидит рядом со мной и шепчет в ухо. От этого по спине прошлись приятные мурашки.

- Привет, - говорю ей. Не знаю как объяснить, но за эти две недели, пока мы общались и гуляли, я к ней привык и привязался всем сердцем. Когда я видел ее, чувствовал тонкий аромат ее духов, ощущал прикосновения нежных и немного прохладных рук, у меня в душе гасло холодное всепожирающее пламя одиночества, мир приобретал краски, а сама жизнь начинала казаться весьма недурной штукой, а не той кучей дерьма, каковой она была на самом деле.

- Что делаешь? - поинтересовалась девушка.

- Спал, - я потянулся изо всех сил.

- Да? - она томно растянула слово.

- Да.

- Ты бы знал как я люблю это слово, - засмеялась она.

- Уже знаю, - ухмыляюсь. - Мне оно тоже нравится.

- Да что ты? - деланно удивилась София.

- Конечно, малышка, - отвечаю ей в тон. Ее ответом был звонкий смех.

Я выскользнул из-под тонкого одеяла и опустил ноги на пол, нащупывая тапочки. Наконец они были найдены и ступни ног приятно утонули в облегающем ворсистом замше. Не снимая тапочки, натягиваю широкие штаны и подхожу к распахнутому настежь окну.

- Слушай, - перестала смеяться София, - а что ты делаешь вечером?

- Ничего. У меня еще один день вместе с сегодняшним законного отпуска, а потом выхожу на работу.

Госпиталь, в котором я лежал, принадлежал Мормону, и здесь проходили курс лечения получившие ранение бойцы. Персонал, за исключением администрации, не знал, что мы - наемники и воюем, выполняя заказы разных сторон, либо простую прихоть нашего «главнокомандующего» по уничтожению тех, кого он посчитал опасными, либо имеющих тенденцию стать опасными в будущем. София как-то спрашивала о моей работе, но я не мог рассказать о ее специфике, поэтому пришлось соврать, сказав, что я служу в миротворческих силах и во время одной из командировок получил травму, упав с высоты. В свое оправдание могу сказать только одно: правда, хоть и не вся, была сказана. То падение до сих пор мне снится, а за секунду до удара я просыпаюсь в поту.

- Понятно. Я хочу, чтобы ты составил мне вечером компанию.

- Во сколько встречаемся? - спрашиваю ее, ссыпая на подоконник хлебные крошки, которые я собирал в баночку из-под колы после еды.

- В семь вечера, - ответила София. - Тебя устраивает?

- Хорошо. В семь вечера.

- Тогда до встречи, - она, видимо, оторвала телефон от уха и хотела нажать сброс вызова.

- Постой! - крикнул я.

- Что?

- А где?

- Возле Колизея. Пока. - В динамике раздался короткий треск и связь прервалась. Я пожал плечами и сунул телефон в карман. Так, а где моя выходная одежда? Ведь в форме она меня уже видела... Мои глаза забегали по комнате в поисках, но ничего не нашли. А, блин! Она же у гардеробщицы, озарило меня. Накинув халат, покидаю комнату и иду по коридору на лестничную клетку. Спускаясь вниз, встречаю нескольких знакомых, с которыми довелось в одной команде провести две недели в латиноамериканской сельве, выискивая одного ушлого наркобарона. Попотеть тогда пришлось изрядно: этот самый барон оказался крепкой шишкой с неплохо обученными охранниками.

Фойе с гардеробом и регистратурой от лестничной клетки отделяла стеклянная дверь. Толкаю ее и выхожу прямо к гардеробу.

- Явился, - улыбнулась мне гардеробщица. На вид ей было лет под пятьдесят, в уголках глаз собиралась сеточка маленьких морщинок, а у висков, если внимательно присмотреться, видна седина. Хобот был любитель женщин бальзаковского возраста, но даже тут не переставал удивляться тому факту, что она сохранила былую красоту на достаточном уровне. Мне хорошо помнились его слова, которые он говорил: «Стройность тела присутствует, минимум морщин, кожа ухожена...»

- Да, моя госпожа, - я поклонился ей.

- За одеждой? - она прищурилась.

- Да, - улыбаюсь я.

- Ой ли? - ее брови сложились домиком.

- Конечно, - я подошел к столу и дал ей номерок.

- Подожди немного, - сказала она и пошла к шкафчику. А сзади она точно ничего, отметил я про себя. Твою мать, о чем ты, Лис, думаешь, одернула меня проснувшаяся совесть. Помотав головой, прогоняя наваждение, я принял костюм и прошел в раздевалку. Этот костюм был куплен мной в Швейцарии три года назад, когда по воле случая меня занесло туда. Однобортный пиджак, фиолетовая рубашка, брюки и туфли с тупыми носами, такое мне нравилось с детства, но судьба сложилась немного по-иному. Одевшись, я отдал госпитальную пижаму гардеробщице и вышел на улицу.

До встречи остались еще около пяти часов, и я решил потратить их на вольную прогулку по древнему городу. Надо сказать, что Рим был пронизан дорогами вдоль и поперек, словно тело человека кровеносными сосудами, и затеряться в его просторах было проще простого. Неспешно бродя по многолюдным улицам, я удивлялся тому, что он сочетал в себе дух древнего мира и современного. Такое наслаивание двух эпох друг на друга оставляло в душе неизгладимые впечатления, погружавшие в глубокие раздумья об удивительном сочетании и гармонии старого и нового.

К тому моменту, когда настало время выдвигаться к Колизею на встречу с Софией, я нахватался впечатлений и порядком устал. Чего стоит... э-э-э... ну, хотя бы знаменитейшая площадь «Уста истины» за мостом Палатин, показанная в любимом фильме моей бабушки, «Римские каникулы». Она - площадь - получила свое название в честь мраморной маски тритона, которая мирно хранилась в портике церквушки Санта-Марии и чего-то там (полное название, увы, не помню). Бытует легенда, что эта маска служит чем-то вроде детектора лжи: если сунуть в пасть тритона руку и сказать ложь, божество откусит ее. Улыбаясь в тридцать два зуба, я поместил кисть в пасть и озвучил свое желание. Надо же, а рука-то целой оказалась. Добрый знак. Значит, все у меня получится...