В одном из Ваших ранних произведений прозвучала такая фраза о назначении книги: «Книга должна будить воображение!» Считаете ли Вы так же и сейчас?
Меломан. Москва, Россия — 22.04.02
Безусловно. Будить воображение и вызывать сопереживание — вот главные назначения любого художественного текста.
К вопросу о литературной критике и НФ.
Анатолий Ним. Россия — 19.11.04
Я к литкритике отношусь, во-первых, сдержанно (а честно говоря — недолюбливаю), а во-вторых, сугубо прагматически. Собственно, любая (за редкими исключениями) критика есть просто способ более или менее многословно, более или менее изящно, более или менее эмоционально сообщить, нравится ли рассматриваемое произведение критику или, наоборот, не нравится. Формулой «нравится — не нравится» полностью исчерпывается содержательная часть 99 % критических статей. Собственно к литературе, к литературному процессу в широком (или узком) смысле слова, критика никакого отношения не имеет. Она, как правило, даже не влияет на тиражи. По сути своей литкритика это самостоятельная и самодовлеющая отрасль литературы, живущая своей жизнью, по своим законам и исключительно для себя. «Хорошая» статья может поднять у разбираемого автора настроение. На пару часов, что уже неплохо. «Плохая» — способна разозлить до такой степени, что автор из чувства противоречия и назло всем критикам соорудит вдруг текст, ни на что прежнее у него не похожий и даже интересный. Вот, на мой взгляд, и все пользы, которые могут быть извлечены из чтения критической литературы. Впрочем, у нее есть свои читатели и любители, как у детектива, скажем, у «женского романа» или порнушки.
Ваш коллега известный писатель Феликс Сорокин считал, что критика занимается нивелировкой литературы и сведением счетов с писателями. Вы согласны с ним? Встречались ли Вам критики, которые под это определение не подходят? Почему, на Ваш взгляд, сложилась такая странная ситуация, когда люди, не писавшие романов, пьес или стихов, считают себя большими специалистами в этом деле?
Александр. Жлобин, Белоруссия — 17.06.03
Настоящий критик (по моим понятиям) должен писать о книгах, как писатель — о людях. Изучать их судьбы, отслеживать связи между ними, улавливать закономерности их «поведения» (воздействия на читателей) и т. д. Такие критики безусловно существуют, но — в меньшинстве. Что естественно: девяносто процентов всего на свете — дерьмо.
Не так давно прочел статью Святослава Логинова, которая называется — «О графах и графоманах, или Почему я не люблю Льва Толстого». В этой статье он показывает Толстого как полного профана с точки зрения стиля, художественности и богатства языка и сюжета. Что для Вас писательский профессионализм? Насколько он важен с Вашей точки зрения? Согласны ли Вы с мнением Логинова?
Артем. New York, USA — 15.06.98
Статью Логинова я читал. Не согласен с ней совершенно. Это тот самый замечательный случай, когда все вроде бы верно, логично и убедительно, но те выводы, которые делает автор, глубоко ошибочны. Главное заблуждение Логинова в том, что он полагает, будто хороший литературный язык это обязательно ПРАВИЛЬНЕЙ, ГРАММАТИЧЕСКИ БЕЗУКОРИЗНЕННЫЙ язык. Это, разумеется, не так. Язык может быть неуклюж и наполнен галлицизмами (как у Льва Толстого), коряв, неправилен и даже неестественен (как у Достоевского), заумен и неудобочитаем (как у Платонова или Велимира Хлебникова) — и при всем при том способен оказывать сильнейшее, иногда необъяснимое, чисто эмоциональное воздействие на читателя. Разумеется, не на всякого читателя, у Логинова неуклюжий язык Толстого вызывает законное раздражение — это право Логинова, но это и беда его, дефект его эмоциональной палитры, как бывает это с человеком, лишенным музыкального слуха, а потому — совершенно равнодушным к музыке, ли — точнее — как с нами, европейцами, совершенно неспособными получать наслаждение от китайской, например, музыки. Вообще, читая Логинова (и Толстого), надо ясно отдавать себе отчет в том, что способность получать наслаждение от текста — дело сугубо субъективное и индивидуальное, а потому все литературные споры осмысленны только тогда, когда имеют целью обмен мнениями, но никак не попытки (совершенно безнадежные) переубедить соперника. В известном смысле не существует плохой и хорошей литературы, существует только литература, которая нравится или не нравится. Каждому — свое. Настоящий Судья у книги один — Его Величество Время, а все прочее — от лукавого. В том смысле (что бы ни говорил Слава Логинов, которого я очень люблю и ценю как профессионала!) с Львом Николаевичем все ОК, не правда ли? Миллионы людей наслаждаются им на протяжении ста пятидесяти лет и еще столько же будут наслаждаться… Кстати, сам Лев Николаевич терпеть не мог Вильяма Шекспира и считал го бездарным и безмозглым шелкоперишкой. (Или что-то вроде ого.) De gustibus non est disputandum.
Вот Вы сравниваете раздражение Логинова с тем чувством, которое испытывает человек, лишенный музыкального слуха. Но разве не наоборот? Человек с хорошим музыкальным слухом сразу слышит неуклюжее исполнение и это его раздражает!
Артём. New York, USA — 17.06.98
Насколько мне помнится, я и слова не говорил о «раздражении». Я имел в виду очень простые вещи: человек, лишенный слуха, не может получить удовольствия от самой прелестной мелодии; человек европейской культуры (как правило) не способен наслаждаться изысканной китайской (скажем) музыкой; меломан классического толка «не слышит» Шостаковича, Прокофьева или Шнитке — он их просто не признает за музыкантов. Точно так же существуют определенные пристрастия, вкусы и субъективные нормы, когда речь заходит о литературе. Логинову не нравится Лев Толстой, и он подробно, обстоятельно и по-своему убедительно обосновывает нам свое неприятие. Льву Толстому очень не нравился Шекспир, мне — тоже, хотя и по другим причинам. Речь идет не о «неуклюжем исполнении», речь идет о самой музыке. Логинов не признает самое «музыку», которую пишет Толстой; Толстой точно так же не считает «музыкой» то, что писал Шекспир, я безусловно признаю «музыку» всех троих вышеупомянутых, но «музыка» Шекспира мне не нравится, я предпочту Логинова и Льва Николаевича. Я могу объяснить, почему мне не нравится Шекспир, но, в отличие от Логинова, я ни за что даже и пытаться не стану серьезно, за пределами застольного трепа, обосновывать свою нелюбовь. Это просто бессмысленно — спорить с судом Времени. И еще более бессмысленно — спорить о вкусах. В известном смысле «восторг пиитический», который испытывает юный читатель Рокамболя, ничем по свойствам-качествам своим не уступает восторгу зрелого читателя, упивающегося Прустом или Гессе. Но есть одно обстоятельство — правда, очень важное: существует сколько угодно почитателей Пруста, в детстве упивавшихся Луи Буссенаром, но не существует совсем людей, вкусивших от Великой Литературы и перешедших вдруг (в здравом уме и трезвой памяти) на низкопробное чтиво. Возможно, это единственное ОБЪЕКТИВНОЕ доказательство существования высокой и низкой литературы.
Вы, конечно, сразу же оговорили, что хотя и не любите Шекспира, но не станете об этом распространяться, кроме как за дружеским столом, однако все-таки — уж больно любопытно. Тем более, что Румата его даже переводил на арканарский, значит, видимо, любил.
Viktor Schneider. Goettingen, Германия — 05.07.98
Помните анекдот: «Гоги, ты любишь помидоры?» — «Кушать — люблю, а так — нет». Так вот, очень похожие у меня отношения с Шекспиром, с той лишь разницей, что «так я его люблю, а читать — нет». То же самое мог бы я сказать относительно множества писателей, как правило — великих, которых я бесконечно уважаю, ценю, благоговею перед которыми, но читать — не могу. Гессе, Пруст, Мильтон, Джойс, почти весь Тургенев, почти весь Томас Манн: они НЕ МОИ, они для меня, словно китайская музыка для европейца. Между прочим, многое для меня в Шекспире пропадает из-за того, что Мастер имел обыкновение писать стихами, — прозаические куски, часто у него попадающиеся, я читаю и перечитываю с наслаждением.
