Винсент Ван Гог. Рыбачьи лодки в Сент-Мари. 1888 г.
Мучительные поиски гармонии, подлинной красоты и счастья сталкиваются с болезненным (прахом и беспомощностью перед враждебными силами. Двойственность, расщепление чувств находят выражение в противоречивых
творениях — сияющим, радостным, солнечным краскам южного лета («Жатва, Долина Ла Кро», «Рыбачьи лодки в Сент-Мари») противопоставлен зловещий образ страшного мира, в котором человек раздавлен одиночеством, беспомощностью и (прахом («Ночное кафе»):
«В моем изображении кафе я пытался выразить, что это кафе — место, где можно сойти с ума и совершить преступление: я пытался добиться этого противопоставлением нежно-розового, кроваво-красного и темно-красного винного, сладко-зеленого а-ля Людовик XV и зеленого веронеза, контрастирующего с желто-зеленым и резким сине-зеленым. Всё это выражает атмосферу пылающего подспудного мира, какое-то блеклое страдание. Всё это выражает тьму, овладевшую забывшимся».
Винсент Ван Гог. Ночное кафе. 1888 г.
Винсент Ван Гог. Почтальон Рулен. 1888 г.
Нарастающие изменения восприятия блестяще описаны самим Ван Гогом:
«Взгляд меняется, смотришь какими-то японскими глазами, совсем по-другому чувствуешь цвета... Я преувеличиваю золотистость волос. Я прихожу к оранжевым тонам, к хрому, к светло-лимонному. За головой вместо обычной стены обыкновенной комнаты я пишу бесконечность. Я делаю фон густо синим, самым сильным, как только могу. И тогда золотистая, светящаяся голова на густом синем фоне производит мистический эффект, как звезда в глубокой лазури...
Я стараюсь найти ещё более простую технику, может быть, и не импрессионистическую. Я хотел бы писать так же совершенно ясно, как видит весь свет, имеющий глаза...»
Особое значение появляется и в символике цветов:
«Нужно выразить любовь двух любящих соитием двух дополнительных цветов, их смешением и их дополнением — и таинственной вибрацией родственных тонов. Выразить мысли, спрятанные во лбу, излучением светлого гона на тёмный лоб, выразить надежду — звездой, горение какого-то существа — сиянием заходящего солнца... Я написал грязную каморку, это одна из самых отталкивающих картин, которые я когда-либо делал. Этим красным и этим зеленым я пытался выразить ужасные человеческие страсти».
В октябре 1888 года в Арль приезжает друг Ван Гога и выдающийся художник Поль Гоген. Ван Гог счастлив. Он чувствует себя прекрасно, подолгу общаясь с Гогеном, которого считал своим учителем. Однако эта идиллия длится недолго:
«Наши разговоры подчас исключительно насыщены электрическими флюидами, подчас мы встаем после них с тяжёлой головой и — как электрические батареи после разряда... Мне кажется, Гоген несколько недоволен этим маленьким городишком Арлем, этим маленьким желтым домиком, в котором мы работали, но больше всего — мной... В общем, мне кажется, что он как-нибудь вдруг возьмет н уедет».
Винсент Ван Гог. Спальня Ван Гога. 1888 г.
Накануне рождества 1888 года Гоген действительно уезжает: у Ван Гога развивается первый приступ острого психоза. Впоследствии Гоген писал:
«В последнее время тамошнего моего пребывания Винсент то был необычайно резок и буен, то снова становился молчалив. Несколько раз я с изумлением наблюдал, как Винсент ночью встает, подходит к моей кровати н стоит надо мной... Достаточно мне было строго сказать ему: «В чём дело, Винсент?» — как он, не говоря нн слова в ответ, отходил, ложился в постель н погружался в свинцовый сон... Вечером мы идем в кафе. Он берет себе стаканчик лёгкого абсента и вдруг швыряет этот стакан с его содержимым мне в голову».
24 декабря 1888 года едва не разыгралась трагедия. Находясь в состоянии острого психоза, Ван Гог бросится на Гогена с раскрытой бритвой. К счастью, ему не удалось причинить своему другу вреда. По словам Гогена, после того как он пристально посмотрел на Ван Гога, тот испугался и убежал.
Винсент Ван Гог. Автопортрет с отрезанным ухом. 1889 г.
Той же бритвой Ван Гог отрезал себе часть уха, завернул в какой-то рисунок и отнес в бордель знакомой проститутке. «Береги это», — сказал он ей. Многие исследователи считают, что художник отрезал себе ухо под влиянием слуховых галлюцинаций. Сам Ван Гог не мог дать объяснения случившемуся и не придавал никакого значения этому поступку:
«Я надеюсь, что это была простая причуда художника».
Ван Гога обнаружили в его доме; голова его была обмотана кровавой простыней. Его отвезли в лечебницу Арля. Об этом периоде болезни сам Ван Гог писал следующее:
Винсент Ван Гог. Сад дома для умалишённых Сен-Реми. 1889 г.
«Во время этой болезни я видел каждую комнату нашего дома в Зюндерте. Каждую тропинку, каждое растение в саду, окрестности, поля, соседей, клад-
бище, церковь, наш огород и даже сорочье гнездо на высокой акации на кладбище... Во время припадков я верю, что всё, что я себе вообразил, есть на самом деле... Во время припадка я трушу от страха и живу трусливее, чем надо бы. Я пугаюсь каждого такого религиозного преувеличения. Меня удивляет, что я, с моими современными идеями, с моим восхищением Золя, Гонкурами н искусством, подвержен таким суеверным приступам, в которых у меня появляются сумасбродные религиозные идеи... Я тогда не понимаю больше, где я нахожусь, н голове моей приходит конец. У меня бывают моменты, когда воодушевление вырастает до безумия или до пророчествовання, когда я чувствую себя как какой-нибудь греческий оракул на его треножнике. Ох и странными же показались мне эти три последних месяца!»
Винсент Ван Гог. Пейзаж в Овере после дождя. 1890 г.
В этот период душевное состояние Ван Гога непрерывно меняется. Произведения последних двух лет его жизни — пронзительное, надрывное откровение, отражающее всю глубину его душевных страдамий. Художник живет в состоянии экстатической одержимости, проявляющейся предельно обостренной экспрессией цветовых сочетаний, ритма и фактуры. Перепады настроения маркируют от исступлённого отчаяния («У врат вечности») и безумных визионерских порывов («Дорога с кипарисами и звёздами») до трепетного чувства просветления и умиротворенности («Пейзаж в Овере после дождя»).
Сам Ван Гог воспринимал свою болезнь как препятствие в реализации творческой личности:
«Я уже никогда больше не поднимусь на ту высоту, с которой меня сбросила болезнь. Будут ли у меня когда-нибудь снова силы? Я еле держусь, когда работаю».
Спасение от болезни он видел только в работе:
«Работа идет весело, и я в неё целиком врос, с закалившимися нервами... Я трудился с утра до вечера не переставая (если только моя работа это не галлюцинация), работа у меня поддерживает размеренность, так что я себе этим не врежу. Работа влечет меня, вместо того чтобы утомлять. Чувство долга по отношению к работе снова появляется у меня, и я верю, что все мои способности к работе довольно скоро вернутся ко мне. Только часто работа настолько поглощает меня, что я, наверное, навсегда останусь рассеянным и неспособным больше ни на что в моей жизни. У меня огромная потребность в работе, не говоря уже о том, что она меня волнует.