Дневник:

«Зачем мы живём? У меня шесть машин было — ни одной не осталось. Деньги — грязь, мерзость, грех... Замараться в деньгах — отречься от Царства небесного... Человек может общаться с Богом своим сердцем, своей душой. Бог не слышит, что говоришь устами, он слышит, что говоришь сердцем. Я могу пойти и бить поклоны, но не будет молитвы, и поставлю тысячу свечей, и не будет молитвы... Бог — есть любовь, это милосердие, это доброта... Бог любит меня таким, какой я есть и всегда вытягивает меня из кучи, потому что любит меня таким какой я есть, и говорит: «Я люблю тебя таким какой ты есть». Всевидящая сила — это название Бога. Если ты совершил грех, то обязательно будешь отвечать за это. У меня уже не болит сердце и душа. Я два года уже никого не приносил... Сейчас я, конечно, хотел бы видеть в духовном смысле, но он говорит...

Смысл в том, чтобы отречься от всего. Надо быть нагим, и тогда будешь свободным... Если будешь свободным — то перед тобой откроются все двери. Старец бредущий по пустыне — откровение для всех. Мы должны быть абсолютно чистыми, и тогда настанет Царство небесное...

Я есть Мессия, спаситель мира, и мир радуется.

Если же чада отторгают руку, дающую камень, надо накормить её. Не доставляют пользы сокровища неправедные, правда же избавляет от смерти... Время собирать камни. Сказано — наказуй чадо своё от юности своей, и жилище праведных процветает...»

Обращает на себя внимание выраженная разорванность мышления, нарастающая от записи к записи. Возможно, именно эта разорванность и пар алогичность суждений впоследствии сыграют решающую роль в привлекательности «проповедей» Михаила: обычные, неискушённые в психиатрии люди вполне могут принять эти расстройства мышления за некое откровение, благо, звучат они весьма необычно и загадочно. На деле же «таинственные» записи представляют собой бессмысленную мешанину из обрывков Святого Писания (мы предполагаем, что отдельные фразы Михаил просто переписывал оттуда) и коротких, не связанных с ними по смыслу фраз-комментариев.

В период данной госпитализации Михаил демонстрировал практически те же расстройства восприятия и мышления, что и во время предыдущей. Он сообщил, что голоса преследовали его всё это время, и, чтобы избавиться от них, он принял решение поститься и не спать. Пост в его понимании состоял в том, чтобы вообще отказаться от питии. Что же касается лишения сна — то это один из самых мощных стрессоров, способный сам по себе спровоцировать серьезные расстройства психики.

В отделении Михаил держался обособленно, с другими больными не общался, большую часть времени проводил в постели. Интересен его отзыв о своих товарищах по несчастью — пациентах психиатрического отделения:

«Тут есть люди нормальные и больные. Тут есть разные. Есть такие, у которых всё нормально, а есть такие, у кого душа больная. Тут один парень есть, Андрей, так он бунтует. Он тут полтора месяца уже, и бунтует — против всех, против себя. Постоянно только кричит: сперва то ему дай, потом это... Сколько раз ни давал, никогда не сказал спасибо. Но это одно исключение, а остальные — нормальные люди, которые переживают своё время... Есть тут такие мошенники — обещают, рассказывают, хвалятся — чего они только не могут, но это не они говорят, это лукавый говорит их устами... Тот, кто живет душой — тот чистый... Это типично для всех — и здоровых и больных. Персонал есть слабый и сильный. Слабый — это холоднокровные, они в сердце равнодушные. Это люди — которые лечат душой, не только уколами. Врач лечит своим присутствием больную душу. Я не червяк, которым я был последние два года — я кукушечка. Я летаю. Люди должны обратиться к Богу. Сколько тут больных — это угроза государственная...»

Во время обострений, как мы уже упоминали, Михаил был достаточно агрессивен. Кроме того, в его поведении достаточно отчётливо проявлялась ещё одна черта, свойственная больным шизофренией — нетерпимость ко всему, что противоречит их бредовым убеждениям. Ещё находясь дома, Михаил вступал в постоянные конфликты с соседями. В общем, их тоже можно было понять — постоянный поток посетителей Михаила причинял им явные неудобства. Надо сказать, что Михаил абсолютно не заботился об организационной стороне своей деятельности. Единственной формой внимания к посетителям была хлипкая лавочка перед домом, на которой умещалось не больше трёх-четырех человек. Остальные же коротали время как могли — в том числе и обрывая соседские яблоки или обтирая их забор. Нередкими были случаи, когда Михаил внезапно без каких-либо объяснений прекращал приём на несколько дней, и люди вынуждены были дожидаться его в буквальном смысле под открытым небом. Поэтому мы готовы предположить, что те или иные конфликты на бытовой почве между Михаилом и его соседями имели место, однако та трактовка их, которую предлагал Михаил, явно обусловлена болезненными проявлениями. Та модель поведения, которую избрал Михаил в отношении соседей, плохо укладывается в рамки христианской морали и добродетели: он уничтожал деревья и кусты на их участке, сбрасывал за забор мусор, подсыпал перец в колодец, а однажды даже пытался поджечь сарай. Объяснение своим поступкам Михаил предлагал стандартное — соседи виноваты в том, что насылают на него «бесов».

Тут мы сталкиваемся с той ситуацией, о которой уже упоминали вскользь — агрессия больного шизофренией распространяется, как правило, на тех, кто наиболее близок к нему. Один из наших пациентов, страдавший хронической формой шизофрении, каждый раз во время пребывания дома жестоко избивал свою мать. И это при том, что она была единственным человеком, который заботился о больном. Она ежедневно навещала его в отделении, приносила домашнюю еду, обстирывала и обхаживала больного, который сам был мало способен заботиться о себе. Как только в состоянии её сына намечалось малейшее улучшение, она начинала настойчиво хлопотать о предоставлении ему лечебного отпуска, чтобы он мог побыть дома, в привычных условиях, а не в стационаре — несмотря на то, что такие отпуска, как правило, заканчивались скандалом и побоями. Бесспорно, больной не виноват в том, что его болезнь приняла такую жестокую и отвратительную форму. Его нельзя преследовать и наказывать за это, ибо это как раз тот случай, когда человек «не ведает, что творит». Однако для родных и близких пациента, на которых направлена агрессия, это служит слабым утешением. В записях Михаила, относящихся к этому периоду, также отчётливо проявляются признаки бредовых идей отношения:

«Соседи проклятые люди. Я постился в мире, светлый лик видел. Я есть Мессия, истинно говорю вам, я мир спасен. А они нападают — больной! Хватают, везут сюда: ты болен. Тебе надо успокоиться! Никто не возвышает голос за правду, а правда всегда объявится...

А ещё насылают на меня всякие разные бесы.

Я от бесов заклинание целительное писал, чтобы никто не видел. А они пришли и навели через кладбище. Чёрная могила перед забором. Это чтобы дом забрать.

Я говорил, когда помру, всё вам достанется. Грех это.

А они нападают. Зачем же меня ломать?..»

Как видим, критика к своему состоянию у Михаила полностью отсутствует. Необходимо подчеркнуть, что именно появление полноценной критики к пережитым болезненным эпизодам является основным критерием излечения. Появление критики и отказ больного от патологического мира в пользу мира реального, признание последнего единственным и безальтернативным — главный критерий устойчивой ремиссии. Правда, в начале 90-х годов выбор нейролептических препаратов был ограничен, однако, сейчас в распоряжении психиатра имеются мощные высокоэффективные препараты, способные обеспечить длительные и устойчивые ремиссии. Так, пациенты получающие длительную поддерживающую терапию атипичными нейролептиками, демонстрировали высокую степень освобождения от бредовых идей, и хорошую приспособляемость в реальном мире. Что же касается Михаила, то его отказ от поддерживающей терапии сыграл роковую роль в дальнейшем прогрессировании заболевания, в конечном счёте, приведшего пациента к трагическому исходу.