Где-то совсем рядом завыли сирены, и она отвернулась от обнимающихся матери с сыном и решительно пошла в арку. Думая про себя, что ей совсем не хочется туда, совершенно не хочется — но она должна. Потому что она все видела. Потому что она единственный свидетель.

Ей не понравилось это слово — свидетель. Но определение «единственный» — понравилось. Даже очень. Ей вообще нравилось быть единственной, исключительной, самой-самой — во всем. И хотя в данном случае она предпочла бы уйти — но даже если не считать этой счастливой парочки, кто-то наверняка ее видел. И этот кто-то скажет, что заметил, как с места взрыва убегала какая-то девица во всем кожаном. И еще и опишет ее, и ее примут за соучастницу, а то и за убийцу — она слышала, что такое бывает. Так что ей все равно надо было вернуться — и все им рассказать. Абсолютно честно и детально — все, что запомнила.

А к тому же… К тому же, если она останется, она наверняка попадет в газеты и там будут ее фотографии. И сюда наверняка приедет телевидение, и раз она единственный свидетель, то, естественно, ее покажут. Не просто покажут — сделают с ней большое длинное интервью, потому что она будет говорить медленно, вовсю кокетничая перед экраном, показывая себя с лучшей стороны. И хотя то, в чем она сейчас, не похоже на траурный наряд — наверняка будут еще интервью, на которые она будет приезжать в своем черном кожаном платье. И будет играть, убедительно и красиво играть. Для себя самой и для того мужчины, который в этот момент будет смотреть передачу, и заметит ее, и найдет ее координаты, и…

Она знала, что о ней подумают те, кому она все расскажет, — и милиционеры, и журналисты. Что она пустоголовая дура, которой Бог не дал ума. Потому что сначала наградил ее эффектной внешностью — а потом, оглядев свое творение, решил, что с нее довольно, надо ведь, чтобы и другим кое-что осталось. Что ж, почти все мужчины так о ней думали — и ее это абсолютно не смущало. Лучше быть глупой, но эффектной, чем умной уродиной. Глупость можно попытаться спрятать — если говорить не много и не касаться ученых тем, — а внешность всегда будет на виду.

Она знала, как ее воспринимают мужчины, и к этому привыкла — и ей даже нравилась такая роль, и она ее совершенствовала вот уже почти восемь лет. С тех пор как первый любовник сказал ей, что она похожа на Мэрилин Монро. И она заинтересовалась, и проявила несвойственное ей упорство, разыскивая книги и кассеты, — и обрадовалась сходству внешности и играемых ролей. Настолько, что изучила жесты, манеру говорить, выражения лица — да вообще все. Ведь не важно, что мужчины даже после смерти называли Монро дурой, — важно, что, когда она была жива, они ее хотели.

Интересно, Монро сейчас на ее месте ушла бы или вернулась? Наверное, вернулась бы — чтобы исполнить главную роль. А в каком фильме, не имеет значения — Монро, в конце концов, играла в пустых, неумных фильмах, которые тем не менее сделали ее звездой. Вот и она вернется — и с удовольствием исполнит главную роль не в самом лучшем спектакле.

Она уже почти вышла из арки, когда к тому, что было недавно джипом, подлетела первая машина, а следом другие. Они ревели и визжали, мигая синим, и люди из них выскакивали — и никто не обращал на нее внимания. Может, поэтому она и забыла напрочь о сомнениях и раздумьях — потому что ненавидела, когда ее не замечали. Она всегда должна была быть в центре. Тем более тут, когда перед ней был такой шанс. Шанс поместить свои фотографии в газетах, и покрасоваться на телевидении, и быть замеченной каким-нибудь телепродюсером, или режиссером, или кем-нибудь еще — шанс, который нельзя упускать.

Она сделала еще шаг, оказываясь в переулке, решительно направляясь к тем, кто окружил останки машины. Представляя, как выглядит со стороны, ожидая, что они вот-вот обернутся и заметят ее — и напрочь забудут, зачем приехали сюда.

Потому что главная роль тут принадлежит ей. А тот, кто догорал во взорванной машине, — он лишь статист. Незначимый предвестник ее появления на сцене…

Некоторые мужчины слепы и тупы — это она знала давно. Но вот то, что тут такими окажутся все, — этого она не ожидала. И почти сразу пожалела, что вернулась.

Они все были так увлечены созерцанием останков джипа, что ее совсем не замечали. Хотя их тут была уже целая куча, и еще люди подъезжали, и даже пожарные приехали, которые сейчас обливали машину со всех сторон, — но ни один, кажется, на нее не посмотрел.

Она даже растерялась поначалу. Вышла из арки, подошла к столпившимся и застыла чуть в стороне, зная, что вот-вот к ней повернутся — пусть не все, пусть большинство — и спросят, не видела ли она чего-нибудь. Они ведь не могли ее не заметить. Но почему-то все взгляды были прикованы к джипу. И стояли они как-то странно — не вплотную к нему, а на расстоянии, словно этот кусок металла был опасен.

В общем, ее не замечали. Хотя она стояла метрах в трех от ближайшего к ней человека в форме. И только когда снова завизжали сирены и подкатили еще две машины, ее заметили. И то только потому, что она повернулась на рев и попятилась назад — они так неслись, и незаметно было, что у них есть тормоза, — и наткнулась на кого-то из этих.

— А вы что здесь делаете? — Он был сух и деловит, и она решила, что он ее не рассмотрел как следует. — Идите. Нечего здесь стоять…

И тут же повернулся к джипу, оставив ее, ошарашенную столь нелюбезным приемом.

— Но я свидетель, я все видела! — Она возмутилась даже, недоуменно распахнув глаза. — Разве вам все равно? Я думала…

— Подождите там. — Он взял ее под локоть, но она высвободилась мягко — все же было жарко, несмотря на тень, а у него были потные пальцы, а у нее голая рука, и это было неприятно. Потому что он и сам был неприятный. И он тогда просто махнул куда-то назад, себе за спину — и равнодушно отвернулся. И она так растерялась, что отошла туда, на противоположную сторону переулка, по которой прогуливалась взад-вперед незадолго до взрыва.

Она ждала совсем другого — что ей обрадуются, за нее ухватятся, ее обступят и начнут забрасывать вопросами. При этом разглядывая, естественно, — кто-то скромно, просто думая, что неплохо бы оказаться с ней в постели, а кто-то бесстыдно, раздевая взглядом, мысленно раздвигая ей ножки. Но похоже, она была никому не нужна — похоже, им было нужнее другое.

Она чуть не ушла. Она уже готовилась уйти — фыркнув недовольно, как фыркнула бы Монро, придя на съемочную площадку и обнаружив, что те, кто должен ее снимать и ею восхищаться, заняты чем-то иным. Так что она фыркнула и посмотрела презрительно на их спины — на спины дураков, упустивших свое счастье, — и сказала себе, что мужчины все-таки ужасно глупы, потому что их работа для них важнее всего. А значит, надо уйти — и лишить их своего общества.

Ей нечего было здесь делать. Тем более что на тротуаре напротив уже образовалась целая толпа зевак — человек десять, а может, и больше, все, видимо, жильцы близлежащих домов. И они толкались тут, обсуждая, что случилось, ругая бандитов и прочих новых русских. И власть, которая довела страну до такого позора. И милицию, которая ничего не делает и всегда приезжает позже, чем надо. А какой-то старикан позлорадствовал даже — мол, забыли о стыде и совести, воруют миллионы, вот их и убивают за это такие же ворюги, и так им всем и надо.

Ей не хотелось стоять среди этих людей. Они такие склочные были и злобные, трусливые и завистливые. Лично она считала, что если кто-то зарабатывает хорошие деньги, так пусть зарабатывает — не ее дело кого-то осуждать или обвинять. У мужчины должны быть деньги — это главное. А откуда он их взял — это совсем не ее забота. Ее забота — как выглядеть получше, как увлечь его так, чтобы он поохотнее расставался с этими самыми деньгами.

Не то чтобы она была корыстной, конечно, — и не то чтобы периодически меняющиеся или сосуществующие параллельно любовники делали ей дорогие подарки. Но ей хотелось быть такой вот — корыстной и расчетливой. В конце концов, она была молода и эффектна, и у нее было красивое упругое тело, и те, кому она отдавалась, могли в знак благодарности сделать ей действительно дорогой подарок. Но у нее просто не хватало наглости, чтобы намекнуть на что-то по-настоящему дорогое — типа норковой шубки или хорошей машины. И она знала при этом, что ее используют, — фактически получалось, что она может кому-то отдаться за ужин в ресторане, — но она ведь и не стремилась ничего получить, особенно если мужчина ей нравился. Ей удовольствия от него хотелось, восхищения и внимания, но не денег.