Вещей в комнате было много, но у Гори возникло впечатление покоя и свободы. Никакая деталь здесь не выдавала особенностей характера или привычек Хармина. Не говоря ни слова, слуга открыл один из ящиков, достал свеженакрахмаленную юбку, кожаный пояс, положил все это на кровать и подошел к Гори. Слуга помог ему снять промокшую от пота одежду, кожаные сандалии, украшения, потом знаком показал следовать за собой. Гори кивнул и пошел за ним. «Наверное, мы направляемся в купальню», – подумал Гори, немного удивляясь неразговорчивости слуги.
Через некоторое время он, чистый и свежий, уже вышел из купальни и направился туда, где на лужайке ждала его хозяйка дома. Она сидела откинувшись на спинку кресла. На ней было белое полотняное одеяние, широкое, точно покрывало. Гори почувствовал разочарование. Он смутно надеялся, что она останется в том же коротком платье, но снимет прозрачную накидку. Длинное белое платье, спадающее до самой земли небрежными складками, было схвачено у шеи белой лентой. Белый цвет составлял резкий контраст с ее черными как вороново крыло волосами и бронзовыми от загара лицом и руками.
Сад показался Гори необычным: за исключением лужайки, миниатюрного прудика и нескольких цветочных клумб, он целиком был предоставлен растущим на свободе пальмовым деревьям. Табуба сидела под одним таким деревом, укрывшись в ажурной тени его листьев. Гори подумал, что, если громко вскрикнуть, в этих мощных высоких стволах, наверное, отзовется эхо. Табуба махнула ему рукой.
– Так-то лучше, – заметила она. – Вы с Хармином примерно одного сложения. Его юбка хорошо сидит на тебе. Надеюсь, тебе будет в ней вполне удобно, пока твою одежду постирают. – Она показала рукой на пустой стул рядом с собой. – Садись сюда или, если хочешь, можешь устроиться на циновке.
Ее тон показался Гори слегка покровительственным. «Я тебе не сын, – думал он, усаживаясь на стул. – И вообще я не ребенок. Не надо со мной обращаться как с маленьким!»
– Ты будешь вино или пиво? – спросила она.
Гори смотрел, как белое одеяние распахнулось, и его взору открылась изящная загорелая рука, перехваченная тяжелым, массивным браслетом из серебра. Ладонь ее была ярко-оранжевой от хны. Гори, как и все знатные египтяне, непременно покрывал ладони и ступни краской из хны, но на этой женщине подобное украшение вдруг показалось ему варварским, диким и экзотическим.
– Пиво, Табуба, благодарю тебя, – сказал он. – Я много катался по реке, и теперь меня мучит жажда!
Налив пива, она протянула ему чашу, а затем свернулась в кресле, подтянув колени к подбородку. В ее движениях, полных юной, девичей грации, не было и тени жеманства. «Сколько тебе лет? – размышлял про себя Гори, выпив пива и протянув чашу за новой порцией. – Иногда кажется, что ты еще совсем юная, а иногда ты светишься какой-то вечной красотой».
– У вас чудесная семья, царевич, – говорила тем временем Табуба. – Строгость официальной резиденции наследника царского рода смягчается благодаря доброте и душевности людей, живущих в этом доме. Внимание и интерес со стороны вашей семьи – большая честь для нас.
– Отец по своему характеру – в первую очередь историк и лекарь, а уж потом только наследник правящей династии, – ответил Гори. – И он чрезвычайно счастлив, что встретил единомышленников в твоем лице и лице твоего брата.
– А сам ты разделяешь эти интересы? – поинтересовалась Табуба. – Мне известно, что ты помогаешь отцу в его исторических исследованиях, а к лекарскому искусству у тебя есть расположение?
– Нет. Это мне совсем не интересно, – сказал Гори, отчего-то смущаясь взглянуть ей прямо в глаза. Его взгляд скользил по изгибу ее бедер, лишь смутно прорисовывавшимся под мягкими складками одежды. – Работа отца по восстановлению древностей вызывает у меня живейший интерес.
Я проехал с ним вместе по всему Египту, и, должен признаться, меня восхищают все без исключения гробницы, в которых мне довелось побывать, но вместе с тем я все же не столь предан этому занятию, как отец. Ради раскопок он зачастую способен пренебречь своими государственными обязанностями. – Едва произнеся эти слова, Гори почувствовал, что в чем-то предает отца. Он протестующе поднял руку. – Нет, я не это хотел сказать. Конечно же, фараон отдает распоряжения, а отец беспрекословно их исполняет. Мне просто кажется, что иногда приказам фараона он подчиняется с некоторой неохотой, особенно если как раз в этот момент он занят интересным переводом какого-нибудь древнего текста или стоит на пороге открытия новой гробницы.
«Лучше бы тебе помолчать, – мысленно обратился он сам к себе. – Ты только все дальше и дальше забираешься в дебри». Но Табуба смотрела на него с улыбкой. На нижней губе у нее светилась пурпурная капля вина, и когда Гори взглянул ей в лицо, Табуба медленно слизнула каплю языком, при этом не спуская с него глаз.
– Он ведь недавно вскрыл еще одну гробницу, – подбадривала она его к продолжению рассказа. – Это захоронение тоже его притягивает, не дает покоя, как и все прочие?
Гори развел руками, чуть не расплескав пиво.
– Сначала эта гробница занимала все его мысли, – ответил он, – но потом почему-то он под разными предлогами перестал приходить на раскопки. Он даже неохотно просматривает копии, которые наши живописцы снимают с настенных изображений. Иногда мне кажется, что его мучит какой-то тайный страх, связанный с этой гробницей. Так что всей работой занимаюсь в основном я. – Он неодобрительно нахмурился. – Помнишь, мы с твоим братом простукивали стену внутри, – продолжал он. – Мне очень интересно, что там за ней. Но мне что-то не хочется затевать с отцом разговор на эту тему – боюсь, он будет против.
Тогда зачем его спрашивать? – сказала Табуба, и, когда брови Гори удивленно поползли вверх, она отрицательно замахала руками. – Нет, нет, царевич, я не подстрекаю тебя к ослушанию! Но мне представляется, что вся работа по раскопкам и исследованиям в этой гробнице требует значительно больше времени и усилий, чем те, коими свободно располагает твой отец. На мой взгляд, он разрывается между своими многочисленными обязанностями, и вот почему его не удается заманить в гробницу так часто, как тебе того хотелось бы. Подумай о том, что я сказала. Если ты самостоятельно решишь взломать стену, скрывающую, как ты полагаешь, вход в следующий зал, ты тем самым избавишь отца от необходимости принимать решение и наблюдать за ходом работ. – Она вытянула ноги, стараясь нащупать пальцами землю внизу. Платье же по ногам не соскользнуло. Как зачарованный смотрел Гори на открывшуюся его взору золотистую кожу, словно святящуюся изнутри. А не промелькнул ли там, выше, где бедра исчезали под складками сбившейся одежды, темный треугольник волос? – Ты ведь сам говоришь, – мягко продолжала Табуба, – что всей работой в этот раз занимаешься самостоятельно, тогда как принимать решения выпадает на долю отца. Как знать, возможно, он станет гордиться, что вырастил сына, способного, когда требуется, взять инициативу в свои руки. В особенности если он прислушивается к твоему мнению.
– Да, он прислушивается к моему мнению, – задумчиво произнес Гори, заставляя себя отвести взгляд от ног женщины и взглянуть ей в лицо. – Я подумаю о твоих словах, Табуба. Меня бы очень огорчило, если, обратившись к нему за разрешением снести стену, я получил бы отказ.
– Так и не спрашивай его разрешения. А если он рассердится, скажи, что это я, Табуба, сбила тебя с пути истинного, заставив ослушаться родного отца. Пусть его гнев падет на мою голову! – Она говорила легко и свободно, а потом рассмеялась. И Гори рассмеялся вслед за ней, внезапно ощутив прилив огромного счастья оттого, что сейчас, в этот знойный полдень, он сидит здесь, в саду, и беседует с женщиной, чей ум и незнакомая красота делали ее в его глазах самой восхитительной, самой желанной из всех, кого он когда-либо встречал в своей жизни.
Ему вспомнилось, какая скука охватывала его в обществе юных, искусно разрисованных красавиц, коих такое множество при дворе его деда. Вспомнились случаи – и таких было немало, – когда он, уже вот-вот готовый влюбиться, внезапно разочаровывался, заметив, что заинтересовавшая его женщина на самом деле груба, что она лишена чувства юмора, тонкого внутреннего чутья, зато ловко скрывает собственное невежество. Тогда как сейчас перед ним в одном лице воплотились и природный ум, и прекрасное воспитание, и красота, и доброта.
