Они замолчали. Шеритру вдруг охватила дремота. После всех переживаний сегодняшнего дня ее тело требовало отдыха, и она с удовольствием думала о собственной постели. Но прежде чем она сможет пойти отдохнуть, надо еще обсудить вопрос о сережке, беспокойным молоточком непрестанно стучавший в глубине сознания. Гори лежал на песке, вытянувшись во весь рост, закинув руки за голову и скрестив ноги в лодыжках. Она пододвинулась ближе, чтобы смотреть ему в лицо.

– Гори, помнишь, ты нашел старинную сережку, когда выбирался из гробницы потайным ходом? – начала она. Он кивнул. – Ты ведь показывал ее Табубе, правда?

По лицу молодого человека прошла тень, и он вздохнул.

– Какой это был день! – сказал он. – Ей так понравилась старинная сережка!

– И точно такую же я нашла у нее в ларце с драгоценностями. Когда я спросила, откуда она у нее, Табуба сказала, что заказала себе новую пару, взяв за образец ту, что ты ей показал, а потом одну сережку потеряла. Но… – Закусив губу, Шеритра отвернулась, и Гори, со своей всегдашней проницательностью, закончил фразу вместо нее:

– Но ты испугалась, что она лжет, что это я, охваченный страстью, позабыв обо всем на свете, отдал ей старинное украшение. – Шеритра лишь слабо кивнула. – Разумеется, я не мог совершить подобного святотатства. Знаешь, у меня, конечно, голова закружилась, но я не вовсе лишился рассудка и не ведал, что творю.

– Вот как. – И все же Шеритра испытывала лишь слабое облегчение. – Тогда где она теперь? Все еще у тебя?

Гори не отвечал.

– Отец распорядился закрыть и опечатать гробницу, – ответил он, но она не спускала с него пристальных глаз, ожидая, что он скажет дальше.

– Гори! Отвечай же! Сережка по-прежнему у тебя?

– Да! – громко выкрикнул он, резко садясь. – Да, она по-прежнему у меня. И я собираюсь возложить ее на алтарь Птаха в искупление своего греха, за то, что не вернул ее в гробницу. Но пойми, Шеритра, эта вещь так сильно напоминает мне о Табубе, что я не в силах с ней расстаться, по крайней мере не теперь! Это вовсе не воровство, я просто позаимствовал сережку на время. Птах сам убедит усопшую, что я не хотел причинить ей зла.

Зло ты причиняешь лишь себе самому, мучаясь всякий раз, когда только посмотришь на эту сережку, – пылко возразила Шеритра. – Что же, хорошо хотя бы, что у тебя хватило ума не подарить ее Табубе. Знаешь, Гори, когда я увидела у нее ту сережку, я могла поклясться, что эта вещь – подлинная, старинная. Ну ладно. – Она привстала, опершись на руки, отряхнула песок с локтя, смахнула с ноги муравья. – Ты говоришь, отец уже опечатал гробницу? Почему? Разве все работы уже закончены?

– Нет.

И он рассказал ей о приезде Сисенета, о том, как этот человек помог отцу перевести древний текст, как Хаэмуас вдруг потерял контроль над собой. Пока Гори говорил, его голос становился все более глухим и безжизненным, тусклым и бесстрастным, так что радужные надежды Шеритры быстро потухли.

– Отец действительно поверил, что нашел в этой гробницу Свиток Тота? – перебила она брата. – А Сисенет сказал, что это смешно, и стал убеждать его в том, что такого не может быть?

Гори кивнул и продолжил свой рассказ:

– Этим все и закончилось. Гробницу закрыли, спуск завалили камнями и щебнем, а сверху накатили огромный валун. Отец наконец согласился с Сисенетом, он тоже считает, что этот свиток не более чем порождение легенды. И он лишь слегка разочарован тем, что многие годы, еще со времен своей юности, жил несбыточной мечтой.

Дурные предчувствия, охватившие Шеритру, стремительно разрастались, превращаясь в настоящую тревогу. Ей чудилось теперь, будто некая аморфная масса, дышащая угрозой и враждебностью, стала быстро обретать конкретные очертания, формы, пока незнакомые и неведомые, но способные в единый миг превратить ее беспокойство в панический страх.

– Гори, я еще не во всем тебе призналась, – сказала она. – В доме Сисенета кто-то сотворил смертельное заклинание. – При этих словах он резко повернулся к сестре, и под его напряженным взглядом она опустила глаза. – Даже теперь, когда я говорю с тобой, мне кажется, что это сущая ерунда и глупость, – запинаясь, проговорила Шеритра, – но почему-то у меня в душе остался неприятный осадок.

– Расскажи мне все, – потребовал Гори.

Она повиновалась, и по мере того как она говорила, ее беспокойство и смущение росли с каждым словом.

– Это не имеет ничего общего с охранительным заклинанием, – закончила Шеритра. – Я понимаю, в чем разница. Сначала я подумала: может быть, Табуба таким образом решила отвратить от себя гнев истинной владелицы древней сережки – если только ты отдал ей свою находку, но в глубине души я всегда знала, что это не так. То, что я нашла, – доказательство действенного смертельного наговора, совершенного над заклятым врагом.

Гори, в отличие от Хармина, не стал говорить о дрязгах среди слуг. Он не выдвинул никакого разумного и допустимого объяснения, как на то втайне надеялась Шеритра. Выслушав ее рассказ, он просто сидел, длинным пальцем потирая переносицу.

– Это может быть все, что угодно, – сказал он наконец. – Возможно, Табуба испугалась какой-нибудь соперницы, хотя, честно говоря, трудно представить, чтобы такая уверенная в себе женщина стала бы беспокоиться о сопернице. Или это мог сделать Хармин, снедаемый теми же подозрениями. Или Сисенет, который захотел избавиться от какого-нибудь врага, оставшегося в Коптосе. Как знать. Или же твоя находка провалялась в этой мусорной куче уже очень долгое время.

– Нет, – с жаром отозвалась Шеритра. – Обломки, которые я нашла, были выброшены в кучу совсем недавно, они валялись сверху. Вот так. – Она с трудом поднялась. – Наверное, я раздуваю из мухи слона, но дело все в том, что я очень расстроена. Я вынуждена буду остаться дома на все время траура, и мне придется написать письмо Табубе с извинениями и объяснением, почему я не смогу вернуться к ней, как обещала, – сказала она. – Еще я хочу послать письмо Хармину. Прошу тебя, давай вернемся в дом, и ты приведешь себя в порядок. Мне больно, что ты чувствуешь себя так одиноко. Мы должны как-то продержаться эти семьдесят дней, поэтому давай помогать и поддерживать друг друга.

Он нехотя поднялся.

– Хорошо, я попробую, – сказал он. – Только не проси меня встречаться с отцом. Вдруг мне захочется разделаться с ним, и я не смогу сдержаться.

Она готова была рассмеяться, однако, взглянув в лицо брата, ей стало вовсе не смешно.

– Гори… – прошептала она, но он лишь нетерпеливо махнул рукой в сторону дорожки, и она послушно пошла вперед. Он последовал за ней, и вдвоем они молча вернулись в дом.

Через четыре дня, предварительно уведомив Хаэмуаса о своем приезде, Табуба сошла на причал царского дома, где ее, замерев в почтительном поклоне, уже ждал Иб, который и проводил гостью в покои царевича. Весть о том, что господин собирается взять себе Вторую жену, быстро разнеслась среди прислуги, и теперь, когда Табуба шествовала к дому, все встречали ее поклонами и восторженным шепотком.

Она безусловно подходила на роль жены правителя. Белое одеяние украшали блестящие серебряные нити, сандалии перевивали серебряные ремешки. На руках позвякивали тяжелые браслеты из серебра и электрума, украшенные яшмой и сердоликом. Блестящие черные волосы она убрала под серебряную трехполосную повязку, а ее лоб украшала одна-единственная яшмовая подвеска. На веках мерцала мельчайшая серебристая пыльца, а глаза были густо подведены сурьмой. Твердую линию рта оттеняла яркая красная хна, такая же, как на крупных ладонях. На грудь тяжело спадала массивная цепь из электрума, состоящая из множества переплетенных анков и полумесяцев, сзади на голой спине Табубы висела подвеска – большое золотое изображение присевшего павиана. Объявив о ее появлении, Иб удалился, и Хаэмуас с улыбкой на устах вышел к ней навстречу.

– Табуба, добро пожаловать в дом, который совсем скоро станет твоим! – сердечно приветствовал он вошедшую. Она приветствовала его, а потом подставила щеку для поцелуя. – Ты чудесно выглядишь, милая сестра!