«Я диктую свои условия!» — подумал Рерих, но ни один мускул не дрогнул на его окаменевшем лице.

— С Тибета начнется создание буддийского интернационала азиатских стран! — закончил свою пафосную речь товарищ Трилиссер.

— Все детали операции, тщательную разработку каждого варианта, — подвел черту Бокий, — финансовые вопросы, состав основного костяка экспедиции и прочее мы детально обсудим, и на это понадобится, может быть, неделя… Или даже две. Если, конечно, вы, Николай Константинович, согласны…

— Я согласен! — поспешно перебил Рерих. Внезапно возникла пауза.

— У всех остыл чай, — нарушил несколько тягостное молчание Бокий. — Подолью кипяточку, благо самовар горячий.

И опять в молчании пили чай с песочными пирожными, на которых малиновым джемом были нарисованы, довольно искусно, маленькие пятиконечные звезды.

— Теперь слушаем вас, Николай Константинович, — Ягода шумно отхлебнул чай, не сводя с художника пристального жгучего взгляда.

— Мы с моей супругой Еленой Ивановной и нашим сыном Юрием прибыли в Москву с ответственной и… мы убеждены в этом…— торжественно начал художник заранее приготовленную речь, но голос его прерывался от волнения,-…с судьбоносной не только для России, но и для всего человечества миссией…

Трое титулованных чекистов недоуменно переглянулись.

— От кого…— Глеб Иванович подыскивал слова. — Чья это миссия?

— От мудрецов Индии, — продолжал живописец, — тайных духовных правителей нашей планеты… От махатм, с которыми мы поддерживаем тесный контакт… Получаем от них наставления… Они выбрали нас, ведут по жизни. И вот… Нам поручено…— Рерих был близок к панике: заготовленная, выученная до последнего слова речь забылась вся! Исчезла… Он призвал на помощь всю свою волю. — Махатмы передали нам ларец, украшенный драгоценными камнями, — (живописец заметил, как при этих словах алчно вспыхнули глаза Ягоды), — ларец с гималайской землей, которую они поручили нам возложить на… было сказано так: на могилу брата нашего махатмы Ленина, — глаза Генриха Григорьевича потухли и стали скучно-унылыми. И самое главное, в памяти восстановились заключительные строчки из заготовленной речи: — Мы привезли письма махатм к вождям Новой страны — так они называют Россию — и поручение устно передать им некую программу действий, которая вытекает из этого письма.

На этот раз молчание было долгим, и свидетельствовало оно только об одном: два заместителя Дзержинского пребывают в полном замешательстве и конфузе, а Бокий лихорадочно думает, как выйти из возникшего положения.

Наконец Глеб Иванович сказал:

— Товарищи не совсем в курсе. Может быть, вы, Николай Константинович, разъясните, кто такие махатмы и вообще…

— Пожалуйста, пожалуйста! — воспрянул Рерих. — Действительно, я не учел…

И пустился в пространные разъяснения — с пафосом и даже восторгом.

Было все рассказано о махатмах, о стране Шамбале — обители «главных учителей», где находится центр духовных и материальных знаний, накопленных человечеством за все минувшие тысячелетия, соединенный с Космосом, откуда поступают вселенские знания и космическая энергия. Махатмы предлагают Новой стране помощь в строительстве коммунистического общества — и своими знаниями, и энергетическим могуществом.

Оказывается, еще в Европе и Америке произошли три встречи Николая Константиновича и Елены Ивановны с махатмами: в Лондоне, Нью-Йорке и Чикаго, но они были короткими — Рерихи получили тогда только конкретные указания, как и когда им действовать. И вот в Дарджилинге, столице индийского княжества Сикким, в самом начале Трансгималайской экспедиции произошла встреча с «великими учителями», продолжавшаяся долго и изменившая первоначальный маршрут экспедиции: именно тогда Рерихам было передано письмо махатм для вождей Советской России и возникла настоятельная необходимость попасть в Москву.

Потом, через многие годы, это событие было описано Николаем Константиновичем и его супругой, хотя и не совсем внятно. Безусловно, великий труд Рерихов (в котором авторство в большей степени принадлежит Елене Ивановне) — это четырнадцатитомное учение о «живой этике», или Агни-йоге. В последней книге этого фундаментального труда Елена Ивановна передала «надземное» душевное состояние, которое охватило «их», когда в Дарджилинге, на окраине города в скромном храме состоялась эта встреча, «ожидаемая всю предшествующую жизнь»:

С первых мгновений сердце почувствовало присутствие чего-то необычайного и невыразимо высокого, хотя представший перед ними Учитель по одежде и внешнему виду не отличался от других лам, которые находились в храме.

Это состояние души описал и Николай Константинович:

Люди, встречавшие в жизни Учителей, знают, как просты, и как гармоничны, и как прекрасны Они. Эта же атмосфера красоты должна окутывать все, что касается их области.

После того как Николай Константинович закончил свой монолог (вопросами его не прерывали: Бокий знал «предмет», атеисты Трилиссер и Ягода были ошеломлены услышанным настолько, что на какое-то время лишились дара речи), Михаил Абрамович спросил:

— И… и кому же вы намерены вручить письма… м-м… махатм? С кем из наших руководителей вы хотели бы в этой связи встретиться?

— Прежде всего со Сталиным! — быстро ответил Рерих.

И увидел одинаковый испуг на лицах троих своих собеседников.

— Это невозможно?.. — спросил он и, сам не понимая почему, понизил голос.

— Нецелесообразно, — сказал Бокий. — Наш вождь слишком занят…— он чуть не добавил: «более сложными и важными делами», но вовремя сдержался.

Николай Константинович все понял и потемнел лицом.

— В таком случае… из наркомов — с Чичериным и Луначарским. А также… Если возможно, с Крупской…

— Надежда Константиновна последнее время неважно себя чувствует, — поспешил с ответом Ягода: именно ему Иосиф Виссарионович поручил всячески ограничивать контакты вдовы Ленина с кем бы то ни было. — Врачи рекомендуют покой.

— А что касается наркомов…— Бокий быстро взглянул на своих коллег-недругов. — Думаю, мы здесь все решим. Верно, товарищи?

— Решим, — сказал Генрих Григорьевич. Трилиссер промолчал.

— Что же, думаю, главное мы обсудили, — с облегчением сказал Бокий, взглянув на часы, — в «Метрополе» нас заждались. И наверняка Елена Ивановна беспокоится.

Трилиссер и Ягода, сказав, что у них дела и они приедут на торжественный обед минут через сорок, ушли.

Бокий провожал Рериха до машины. Спускались в лифте вдвоем. Начальник спецотдела сказал, почти шепотом:

— Мы обсудили, так сказать, политико-государственный аспект вашей экспедиции. Но есть еще одна, может быть, самая основная цель вашего путешествия.

— Что вы имеете в виду? — тихо спросил Рерих.

— Шамбалу. Достижение Шамбалы. Знайте, Николай Константинович: здесь я ваш союзник до конца. Мы с вами еще отдельно и детально поговорим на эту тему. Без свидетелей. И один совет: будете встречаться с наркомами — постарайтесь избежать темы Шамбалы. Лучше ее совсем не упоминать.

В машине, сверкающей черным лаком, рядом с шофером дремал Владимиров. При появлении Рериха и Бокия он мгновенно проснулся, вышел навстречу, раскрыл зонтик — дождь продолжался — вознес его над головой художника и сказал:

— Долгонько, долгонько! Располагайтесь, Николай Константинович, рядом с водителем.

Рерих, заняв место в машине, видел, как Блюмкин внимательно слушает Бокия, который с озабоченным лицом что-то быстро говорит ему.

Наконец поехали. Было без двадцати три пополудни.

— Николай Константинович, — нарушил молчание Блюмкин, — у меня к вам предложение. Завтра… И не спешите, пожалуйста, отказываться! Завтра вечером вы с Еленой Ивановной и, если пожелаете, с Юрием Николаевичем — мои гости. Вернее, так: заглянем ко мне и нанесем визит моему соседу. Убежден: будет это к взаимному интересу.

— Кто же ваш сосед? Блюмкин перегнулся через сидение и прошептал на ухо художника имя своего соседа.

— Предложение принимается? — спросил он, откидываясь на спинку сиденья.