Хотя, наверное делать его сексуальные предпочтения предметом для острот в ее положении было не слишком мудро. Он смотрел на нее сверху вниз, размышляя.

— Трудно сказать. — Ба! Он решил серьезно ответить на ее вопрос. — В смысле буквы закона? Определенно. Но британские законы на этот предмет столь сложны, что мне вообще не понятно, как мы еще сохранили себя как нацию. — Он усмехнулся. — Как мило, что у нас все же состоялся этот разговор. А что вы из себя представляете?

Эмма почувствовала, что язык во рту распух. Он не хотел шевелиться.

— Что до меня, — как ни в чем не бывало продолжал он, — у меня нет определенных фетишей, но и границ я себе тоже практически не ставлю. Мои пристрастия вообще-то можно сравнить с аппетитами человека, способного есть с наслаждением все, что угодно, была бы компания приятная. — Собственное наблюдение его позабавило. Он вновь приподнял бровь и добавил: — Удовольствие, по моим наблюдением, зависит от женщины, которая с тобой, от степени доверия между партнерами, а не от самого акта. — Он слегка пожал плечами. — Хотя и само по себе главное событие тоже может быть довольно приятным. — Он ненадолго замолчал. — Итак, каким образом мы будем объединяться?

Эмма смотрела на него во все глаза, разинув рот от неожиданности. Она все равно не могла бы передать степени своего возмущения. Единственное, что ей пришло в голову, — это сменить тему.

— У вас в самом деле семьдесят семь слуг? — спросила она.

— Да, около того. — Виконт тряхнул головой. — Это ошибка. Мне столько не надо. У моего дяди было их слишком много. У моего покойного отца еще больше. Мне же вполне достаточно моих собственных. Теперь они все собрались вместе и служат у меня. Я не знаю, как мне быть. Уволить людей, которые много лет служили моей семье, просто потому... — Он оборвал фразу на полуслове, темные зрачки его расширились. Он и сам не понимал почему. Он просто не мог уволить их, и все.

«Ну-ну», — подумала Эмма. Как странно, что у этого человеческого существа с дурными наклонностями и, видимо, без предрассудков оказалась такая милая слабость.

— Чего вы от меня хотите? — решила напрямик спросить Эмма.

Он молчал, пребывая будто бы в нерешительности. Он смотрел на нее сверху вниз, связанную, поверженную, смотрел на женщину, которую сам скрутил так, будто опасался оказать ей незаслуженное доверие. Затем произнес:

— Я уже говорил вам. Вы мне нужны, чтобы раскрутить моего дядю. Вы сказали «нет». — Он пожевал губу, а затем предложил: — Конечно, все, что тут с вами происходило, было моей попыткой повлиять на ваше решение, заставить вас передумать. Так вы передумали?

Она ничего не сказала. Ужас липким потом расползался по телу. Она не передумала. Но если она так и не даст согласия, то что будет с ней? Может ли она просто лежать вот так вот и ждать, пока он или сам уйдет, или ее отпустит?

Ему молчание Эммы показалось добрым знаком. Он грубовато усмехнулся.

— Но в чем будет состоять ваша конкретная помощь, для меня по-прежнему остается самым неясным пунктом.

Он замолчал надолго, и вид у него был такой, словно он забыл, о чем шла речь. Он шарил глазами по ее груди, по вороху юбок, вытертым чуть не до дыр панталонам, по ногам, раскинутым настолько широко, что он вполне мог между ними стоять. Этот осмотр длился несколько секунд, но Эмма сразу вспомнила в этой связи его заманчивое предложение перед банком. Некоторые из его «предпочтений» смутными не являлись — скорее, совсем наоборот.

Она засуетилась, завертелась, насколько это было возможно.

— Мой дядя Леонард взял несколько вещей, — продолжил свою мысль виконт. Он снова окинул ее этим рассеянным взглядом, быстро, словно делал это против воли, но взгляд то и дело возвращался к тому же маршруту. Его интерес явно подогревался тем положением, в котором она находилась. Ему это нравилось.

— Итак, я думал... — он неохотно, медленно поднял взгляд до уровня ее лица, и тут же бровь его иронично поползла вверх. И словно по мановению волшебной палочки, взгляд его стал иронично-презрительным взглядом господина на недостойную его внимания служанку, — принимая во внимание вашу склонность и способность добиваться справедливости, обходя закон, что мы могли бы...

Могли что? Как любопытно! Он набычился, замолчал. Он похлопал по сиденью стула и выпрямился во весь рост.

— Думаю, — как бы вскользь заметил он, — что наше предприятие было бы не вполне законным.

— Таким же, как привязывать женщин к стульям, — заметила она. Нет, причина его нерешительности была в другом. И эту причину он не желал называть.

Он бросил на нее презрительный взгляд.

— Привязывать к стульям воровок вполне в духе закона. — Он говорил с таким искренним раздражением, что Эмма тут же вынуждена была с ним мысленно согласиться. Впрочем, она продолжала считать себя невинной жертвой произвола.

И вдруг он выпалил:

— Я хочу, чтобы мы вернули две вещи, которые мой дядя забрал из дома в Йоркшире.

Ограбление? Он хотел ее помощи в ограблении собственного дяди? И в то же время она не могла пройти мимо слова «дом».

— Ваш дом имеет почти четыре сотни комнат, — пробурчала она.

Он кивнул, соглашаясь.

— В самом деле. Данорд — самый большой из домов, что у меня когда-либо были. В любом случае мой дядя забрал много вещей. Большинство мне безразличны, но две представляют для меня особую ценность. Хотя Леонард и отрицает, что украл их у меня, я знаю — они у него. Я хочу вернуть ту и другую. При этом мне бы не хотелось отправлять моего единственного оставшегося в живых родственника в тюрьму и навлекать на себя его гнев — если я просто приду и заберу их, он начнет меня преследовать. Вы видите, насколько все сложно. Поэтому мне нужна помощь, и я абсолютно уверен, что вы знаете, как ее мне оказать. Мы могли бы — как вы там это называете? — открыть «большой склад», устроить «большую игру»...

Эмма удивленно прыснула. Потом еще и еще — и не могла остановиться.

— Я думал, вы напуганы, — протяжно заметил виконт, глядя на нее сверху вниз.

— Это нервное, — выдавила она и, справившись с истерикой, заключила: — Я не могу.

— Почему? — Он сменил положение, изменив центр тяжести: опершись о стул, он покачивал ногой, задевая ее лодыжку. — Вы ведь умеете это делать. Вы каким-то образом отослали куда-то моих секретарей, так? Вы хотели поработать в тот день секретаршей в банке, и вы это устроили.

Она кивнула. Смех прошел не окончательно.

— Да, я действительно это устроила. Но «большую игру» мы с вами вести действительно не сможем. Чтобы ее организовать, требуется десяток помощников и сотни фунтов в свободном обращении.

Он поморщился.

— Тогда придумайте что-нибудь еще. Вы же так изобретательны. Я знаю, я сам стал жертвой вашей изобретательности.

Она покачала головой. Нет. Он не мог требовать от нее вновь заняться мошенничеством, построенным на игре в доверие. Она поклялась себе, что не будет этого делать, и слово свое нарушать не собиралась. Это плохие игры. Опасные. Она даже не знала, сумеет ли влиться в эту игру вновь, ведь со временем «игра» развивалась, стала еще более сложной и запутанной.

— Я... я не буду.

Он вскинул голову.

— Если все упирается в деньги, то я просто сниму, сколько мне надо, с этого вами придуманного счета. Сколько?

— Нисколько! Не надо, вы и так слишком много сняли...

— Если вы мне не поможете, хочу, чтобы вы поняли: я просто передам вас шерифу. С учетом той суммы, что уже получена, и того факта, что все улики указывают на вас, думаю, вас посадят лет на десять.

— Я... — Эмма нахмурилась. — Это серьезно, — сказала она. — Не шутите. — Ну почему он не слушал?

Он снова низко склонился над стулом, на этот раз вновь опираясь о край сиденья ладонями.

— Вы не хотите взглянуть со стороны на то, как и где вы сейчас лежите, мисс Маффин или как там вас зовут? — Он наклонился еще ниже, согнул локти, постепенно, но неотвратимо, приближаясь к ней, опускаясь все ниже. Она смотрела прямо в его зрачки, которые опасно сузились. — Я похож на человека, который шутит? И что именно во всем этом вы находите особенно забавным?