И еще у него было ощущение, что он стоит на пороге замечательного приключения. Главного приключения своей жизни. И это приключение он начал с захвата, со взятия ее в заложницы. Так или иначе он сделал ее своей пленницей, этот образчик редкой породы, который надлежало изучить более тщательно: вот, господа, я предъявляю вам самую сочную, самую сладкую и самую изобретательную женскую особь, с которой я когда-либо сталкивался.

Карета мчалась по сельской дороге, стремясь набрать свой привычный темп. Необычная фермерша с поразительным знанием лондонской жизни, «игр в доверие» и двойной бухгалтерии, мрачно насупившись, сидела в углу, отодвинувшись от другого пассажира как можно дальше. Стюарт дремал, прикрыв глаза ровно настолько, чтобы из-под опущенных ресниц можно было время от времени бросать взгляды на свой приз или на свою невольную партнершу, которая сидела, поджав ноги в чулках с дырками, откуда торчали розовые пальчики, пальчики херувима. Такие розовые и толстенькие, что их хотелось облизать и съесть, после чего вычистить зубы ее рваными чулками.

Будь его воля, он бы всю ее съел.

О, господа, вы только посмотрите на нее! Как она симметрично кругла! Как красива. Как сообразительна. Как сильна и бесстрашна. И какое у нее доброе сердце, какое чувство справедливости!

Как может даже самый стойкий мужчина отказаться от нее? Почему не видно очереди из мужчин длиной в милю, готовых драться за ее благосклонность? Он не знал ответа. Он был заинтригован собственной проницательностью. «Моя. Ты моя на две недели, Эмма Хотчкис. И нравится тебе это или нет, мы пошли на это по обоюдному согласию. И эти две недели по ряду причин самые лучшие, что я выторговал себе в Англии после всех объяснений, разбирательств и уговоров, с помощью которых я все-таки пробил себе дорогу к титулу виконта и наследству».

— Пирог со свининой? — предложил он, развернув один из пакетов.

Она покачала головой.

Ему тяжко было на это смотреть. Ему так нравилось ее круглое, все в женственных изгибах тело.

— Мне бы хотелось, чтобы вы поели, — сказал он и только после этого понял, что ему нужно было сказать нечто прямо противоположное.

Она отказывалась от еды наверняка лишь затем, чтобы поступить ему наперекор.

Было уже темно, когда экипаж свернул на мощеную аллею, ведущую к парадному входу в Данорд. Эмма открыла глаза при виде его освещенных башенок в комнатах для Прислуги в мансарде горели свечи. Слуги ждали распоряжений хозяина.

Она ни разу не бывала здесь ночью. Лес по обе стороны от дороги затих, и звон колокольчика далеко разносился над заснеженной дорогой. Замок еще маячил туманной тенью на горизонте, когда карета свернула с главной дороги на боковую, которая, петляя через парк и огибая озеро, подводила к дому с другой стороны. В лунном свете она впервые увидела фонтаны во французском саду — уменьшенной копии Версаля. Возле озера белело небольшое здание со стеклянной крышей, отражавшей луну и звезды. Наверное, это и была знаменитая оранжерея, в которой, если верить легендам, когда-то выращивали все, вплоть до апельсинов и лимонов, которых хватало, чтобы одарить ими на Рождество всю деревню. Эта традиция — радовать подданных подарками на Рождество — тоже уходила в глубь веков, но последний виконт Монт-Виляр, покойный отец Стюарта, ею пренебрегал.

Карета сделал круг, затем замедлила ход, проезжая через маленький фруктовый сад, голый и опустевший, в зимней спячке ожидавший прихода весны.

Лошади остановились, не проявляя признаков недовольства: видимо, долгая езда утомила и их. Колокольчик зазвенел в последний раз, и наступила тишина, нарушаемая лишь легким скрипом рессор: лакеи и кучер спрыгнули на землю. Эмма не знала, сколько проспала. Она еще не вполне проснулась, в голове ее слегка туманилось, но ощущение тепла и комфорта было на редкость приятным. Вдруг дверца кареты отворилась, и повеяло зимней прохладой.

Эмма ничего не успела сказать, как сильные руки подхватили ее и понесли к открытой двери.

— Я... Я уже проснулась и могу идти, — сказала она.

— Я выбросил ваши сапоги, а на улице снег, — шепнул ей на ухо Стюарт. Голос его был низок и тих, как зимняя ночь.

Да, верно. Она кивнула. Злиться на него она была не в силах. Она закинула ему руку на плечо.

— Который час? — спросила она.

— Начало десятого. — Свет, струившийся из окон дома, освещал его, он наполовину высунулся из кареты. Позади него дом зажигался все большим количеством огней — слуги узнали о его приезде и готовились встретить хозяина.

Легкость и уверенность, с которыми он поднял ее, показались Эмме слегка пугающими. Потом настало время для еще большего удивления — она оказалась прикрыта полой его роскошного пальто. Ей было так уютно в этом коконе из серебристой шелковисто-нежной шиншиллы!

Она прижалась к его теплой груди. Он нес ее, как пушинку. На улице оказалось холодно — гораздо холоднее, чем днем, снова пошел снег. Он нес ее, как ребенка, она чувствовала ритм его широких шагов. Сам хозяин замка нес ее к себе домой. Вдоль стены дома росли деревья, так что сам замок казался призрачной башней, сливавшейся с окрестным лесом.

Слуги высыпали на террасу. Горничные в накрахмаленных чепцах во главе с домоправительницей, главный дворецкий с помощниками во фраках. Кто-то из слуг принял от лакея багаж. Другие ждали у освещенного входа, пристально вглядываясь в темноту. Эмму поразило обилие прислуги. Она заметила, что прислуга чувствовала себя довольно скованно, и догадывалась, что это заметное напряжение вызвано ее появлением. Хотя, быть может, дело было не в ней. Каждый из слуг понимал, что их слишком много, и каждый стремился продемонстрировать хозяину необходимость своего присутствия.

Над головой Стюарта раскрылся зонт. Один за другим сыпались вежливые вопросы. Голодны ли они? Следует ли ждать еще гостей? Изволит ли его сиятельство взглянуть на визитные карточки, оставленные посетителями во время его отсутствия двумя джентльменами из Лондона? Визитные карточки и почта ожидают его сиятельство в библиотеке на подносе. Один из младших садовников сломал ногу... Вопросы сыпались один за другим. Желает ли его сиятельство ознакомиться с тем, как велись дела в имении в его отсутствие, сейчас или доклад подождет до утра? И наконец, несколько неуверенное:

— Следует ли приготовить для дамы комнату в доме?

Стюарт проигнорировал все вопросы, кроме последнего.

— Увы, да, — сказал он тоном отвергнутого любовника, и Эмма, хотя и не хотела себе в этом признаваться, почувствовала себя польщенной.

Они уже поднялись на последнюю ступень лестницы, ведущей на террасу, когда тишину ночи разорвал крик. Стюарт опустил ее на землю, но она вцепилась в него, испуганная донельзя.

— Что это? — с дрожью в голосе спросила она.

— Павлины. У нас тут живут штук пятьдесят павлинов. В основном на деревьях.

Павлины? Эмма вздохнула с облегчением. Всего-навсего павлины. Странно, но эта экзотика казалась вполне уместной, когда речь заходила о Стюарте. Человек, одетый как русский царь, развел у себя целую стаю птиц — прихотливый каприз восточного владыки. Эмма не помнила, чтобы в замке на горе когда-либо держали что-то подобное. Скорее всего стая павлинов — недавнее нововведение.

В залитом светом вестибюле Стюарт сбросил пальто. Слуга тут же подхватил его. Эмма огляделась. Голые пальцы ног приятно щекотал персидский толстый ковер. Орнамент ковра поражал изысканностью и живостью красок: в центре дерево с круглой кроной, у подножия его две птицы с оперением всех оттенков зеленого, голубого, розового — цвета лососины — и небесно-синего. Там были все оттенки бежевого — от песочного до почти коричневого. И все так искусно выткано. Цвета переливались, и то же самое место могло выглядеть бледным, в пастельных тонах, и ярким, броским в зависимости от угла зрения.