Чарро забарабанил в дверь комнаты.

— Пилар! — позвал он.

Она обернулась на его голос, но не ответила. Снова поворачиваясь к Рефухио, все еще находясь во власти его слов, она переспросила:

— Любви?

Молчание было ей ответом. Рефухио исчез.

Она с трудом стряхнула с себя оцепенение и пошла отпирать дверь. Чарро стоял на пороге, изучая ее бледное испуганное лицо. Затем он окинул взглядом комнату. Распахнутая балконная дверь не ускользнула от его внимания.

— Что с тобой? — спросил он. — Плохо себя чувствуешь?

Сделав над собой усилие, Пилар растянула губы в улыбке, точнее, в жалком ее подобии.

— Со мной все в порядке. Я просто… отдыхала. Чарро тщательно прикрыл за собой дверь. Собравшись с духом, он спросил:

— Он был здесь, правда? Рефухио?

— Да, — ответила Пилар, понимая, что никакая ложь не помогла бы.

— Уговаривал тебя вернуться к нему? Признался в любви?

— Всего лишь объяснил мне кое-что. Попытался объяснить.

— И больше ничего?

Пилар утвердительно кивнула. Не стоило говорить Чарро, что, если бы он не вернулся, все могло быть иначе.

Он подошел поближе и взял ее руки в свои. Поглаживая пальцами ее ладони, он долго смотрел на нее. Потом осторожно начал:

— Рефухио мой друг. Нет, больше, он мне почти как брат. Он пригрел испуганного мальчишку, каким я попал к нему, и сделал из него настоящего мужчину. Он вернул мне мою гордость и мою честь. Я глубоко уважаю его. Но, любимая моя, я не могу допустить, чтобы он наносил тебе такого рода визиты. Ведь это не укладывается ни в какие приличия.

— Я знаю, — виновато согласилась она. Ее голос срывался, будто кто-то железными тисками сдавливал ее горло. — Я не хотела, чтобы так получилось. Я пыталась внушить ему…

— Я верю тебе. Когда Рефухио одержим чем-то, он не воспринимает никаких доводов, которые противоречат его желаниям. Сейчас он одержим тобой, хотя поначалу об этом трудно было догадаться. Свои чувства Рефухио предпочитает скрывать от окружающих. Но теперь он должен уйти. Он должен покинуть гасиенду. Втроем нам здесь не ужиться.

— Да, — прошептала Пилар. — А если он откажется?

— Ему придется согласиться. В противном случае останется только один выход — поединок, на котором либо я убью Рефухио, либо он убьет меня.

— О, нет, Чарро, нет! — вскрикнула Пилар, глядя на него расширенными от ужаса глазами.

Чарро наклонился и прижался губами к пальчикам Пилар. Его влажное дыхание скользнуло по ее руке, когда он отрывисто произнес:

— Другого выхода нет.

— Он должен быть! — не сдавалась Пилар.

Вместо ответа Чарро заключил ее в объятия и поцеловал. Его губы касались ее нежно, он обнимал ее очень осторожно. Но Пилар дрожала в кольце его рук и не чувствовала ничего, кроме страха.

Была уже глубокая ночь, но Пилар не спала. Она снова и снова повторяла про себя то, что ей говорили Рефухио и Чарро. Рефухио был тысячу раз прав: она заявила о своем намерении выйти замуж за Чарро просто с досады. Свою роль, видимо, сыграло и отношение Чарро к ней, и неопределенность ее положения.

С другой стороны, Рефухио наговорил ей столько красивых слов, но почему-то не предложил вернуть изумруды законной владелице или, на худой конец, просто поделиться с ней. Она прекрасно без них обойдется, но дело было не в этом. Хотя, возможно, Рефухио считает, что Пилар все еще угрожает опасность со стороны дона Эстебана.

Рефухио сказал ей о любви. Правда, его признание выглядело очень своеобразно. Или он вообще вкладывал в свои слова совсем не тот смысл, который им придала Пилар. Что-то он такое сказал в самом начале. О том, что давно научился скрывать свои чувства. Так что же он скрывает теперь?

Ночная рубашка с длинными рукавами из плотного льна, позаимствованная у сеньоры Хуэрты, казалась чуть ли не железной кольчугой — до того было душно в комнате. Пилар подумывала о том, чтобы совсем ее сбросить, но потом решила все же потерпеть. Ветерок, проникавший в спальню через распахнутые настежь балконные двери, не слишком освежал. Пилар опустила полог над кроватью, поправила простыни, сбитые ею, когда она беспокойно ворочалась в постели, потом крепко зажмурила глаза и стала ждать, когда сон наконец придет к ней.

Прошло несколько часов, но Пилар все еще лежала в полудреме. Внезапно она вздрогнула и разомкнула веки. Ей почудился какой-то слабый шорох, словно кто-то крался на цыпочках. Это на балконе, подумала Пилар, рядом с ее спальней.

Она рассердилась не на шутку. Если Рефухио считает, что может навещать ее, когда ему вздумается, даже посреди ночи, то ей придется его разубедить. У них уже все в прошлом, и ему стоит раз и навсегда усвоить эту простую истину.

Сквозь длинные ресницы Пилар наблюдала за серым прямоугольником дверного проема. Она ожидала увидеть там очертания мужской фигуры, но никто не появился. Темная комната казалась совершенно пустой и безмолвной. Куда же он подевался? А вдруг ничего и не было, и все эти шаги и шорохи — просто плод ее разыгравшегося воображения?

И только Пилар подумала это, как едва уловимый шелест раздался прямо у изголовья ее кровати. И прежде чем она успела пошевелиться, на нее упало грубое ворсистое одеяло. Оно накрыло голову и плечи Пилар, а чьи-то руки прижали его к лицу девушки. Она попыталась вырваться, но еще больше запуталась в складках тяжелой ткани. Кто-то, упершись коленом ей в грудь, вдавил ее в матрас Пилар не хватало воздуха, и все же она попробовала закричать.

Но ни единого звука не вырвалось, крик замер у нее на губах, потому что тяжелая рука ударила ее по лицу. Пилар почувствовала вкус крови во рту, перед глазами поплыли разноцветные круги, потом они померкли, и пришло забвение.

Пилар очнулась от довольно ощутимого толчка. Она лежала лицом вниз поперек седла лошади, которая скакала во весь опор. Сама она была закутана в одеяло, еще хранившее слабый запах дыма и овечьей шерсти. Лодыжки и запястья у нее были крепко связаны, а голова просто раскалывалась от нестерпимой пульсирующей боли. Лошадь остановилась, и Пилар почувствовала, что всадник соскочил на землю. Затем ее рывком стащили с седла. Тело Пилар свело судорогой, в голове будто что-то лопнуло, и она опять потеряла сознание.

Неизвестно, сколько времени прошло, пока Пилар сквозь забытье не начала различать звуки голосов. Слов она не могла разобрать, все сливалось в сплошной гул. Пилар чуть-чуть повернула голову, но в висках тут же снова застучала дикая боль. Потом она осознала, что голоса уже смолкли.

Пилар открыла глаза. Она лежала на земляном полу, все еще завернутая в индейское одеяло, которое, правда, было уже отброшено с ее лица. Над головой у нее была крыша из перекрещенных жердей. Поначалу девушка подумала, что находится во дворе гасиенды, но потом заметила, что сквозь дыру в противоположном углу крыши проглядывает ночное небо, усыпанное звездами. Затем она разглядела закопченные глинобитные стены, покрытые сетью мелких трещинок. Здесь не было ни постелей, ни утвари, ничего, кроме давно потухшего очага. Вероятно, это была заброшенная индейская хижина.

Источником света, как обнаружила Пилар, был фонарь, сооруженный из жестянки, в которой было просверлено множество мелких дырочек. Он стоял на полу рядом с ветхой, расхлябанной входной дверью. Тут же находились двое мужчин, наблюдавшие за Пилар. Лица этих двоих были слабо освещены, поэтому узнала она их не сразу. Но когда они повернулись к свету…

— С пробуждением тебя, моя разлюбезная Пилар, — сказал дон Эстебан. — Мы уж начали было беспокоиться о тебе. Мой старый приятель сильно переживал, что совсем вышиб из тебя дух.

Пилар видела этого «приятеля» и слышала, что дон Эстебан сказал о нем, но не могла заставить себя поверить в очевидное. Она растерянно замигала, пытаясь собраться с мыслями, затем, перед тем как заговорить, облизала пересохшие губы. Но из горла вырвался только свистящий шепот:

— Балтазар?

— Удивлена? — снова заговорил дон Эстебан. — Откровенно говоря, я сам не думал, что он так хорошо справится со своей ролью. Но чего только люди не сделают, когда у них на то есть веские причины.