— Боже праведный. Да простит меня женский пол.

— Какая волынка с этими уколами, — пожаловался Гарет, его явно не интересовали половые различия.

— Здесь написано, что «лучше сделать уколы, чем заразиться и умереть», — вставил Тремьен.

— Тогда конечно, — согласился Гарет.

— Тебе же делали укол против столбняка.

— Думаю, да, — признал Гарет и, посмотрев на меня, спросил: — А вам делали все эти уколы?

— Боюсь, что да, — ответил я.

— И от столбняка?

— В первую очередь.

— Здесь масса советов по оказанию первой помощи, — продолжал Гарет, переворачивая очередную страницу. — «Как остановить кровотечение из ран... Точки, которые следует прижимать». Целая схема с изображением кровеносной системы. «Как действовать при отравлении ядами»... Пить древесный уголь.

Он поднял глаза.

— Вы действительно так считаете?

— Конечно. Разводить в воде и пить. Углерод нейтрализует некоторые виды ядов, и, если повезет, можно избежать отравления.

— Бог мой, — вырвалось у Тремьена. Его младший сын продолжал читать:

— Здесь говорится, что можно пить мочу, если дистиллировать ее.

— Гарет! — негодующе воскликнула Мэкки.

— Но здесь же так написано. «Моча стерильна и не может вызвать отравления. В результате кипячения и конденсации получается чистая дистиллированная вода, совершенно безопасная для питья».

— Джон, это невыносимо! — протестующе сказала Мэкки.

— Но это правда, — улыбнулся я. — Отсутствие воды — это мучительная смерть. Если у вас будет огонь, но не будет воды, то теперь вы знаете, что делать.

— Я не смогу.

— Выживание — это психологический настрой, — повторил мою мысль Тремьен. — Человек не знает, на что он способен, до той поры, пока не окажется в экстремальных условиях.

— А вы сами когда-нибудь пили это? — спросил Перкин.

— Дистиллированную воду?

— Вы поняли, что я имел в виду. Я кивнул.

— Да, приходилось экспериментировать на себе, чтобы рекомендовать другим в своей книге. Я очищал и другие жидкости. Грязную воду в джунглях. Мокрую грязь. Особенно морскую воду. Если исходный продукт содержит воду и не бродит, то пар — это чистая НЈ0. Когда морская вода выкипит, то остается соль, которая тоже необходима.

— А что, если исходный продукт находится в процессе брожения? — спросил Гарет.

— Тогда пар — это алкоголь.

— О да. Когда-то нам говорили об этом в школе.

— Джин с тоником в дикой местности? — шутливо предложил Тремьен.

— Я абсолютно уверен, что смогу напоить вас допьяна в дикой местности, но получение настоящего джина будет зависеть от наличия можжевельника, а тоника — от того, растут ли в этой местности деревья, из которых можно добыть хинин. И я боюсь, что можжевельник и хинное дерево вряд ли будут расти в одной и той же местности, впрочем, все возможно. — Я сделал паузу. — Кубики льда — тоже проблема в лесу под дождем.

Тремьен рассмеялся глубоким грудным смехом.

— Вы когда-нибудь сами спасали себе жизнь с помощью всех этих хитростей?

— Не совсем так. Иногда я неделями занимался выживанием с помощью моей техники, но кто-нибудь обязательно приблизительно знал, где я нахожусь, и у меня были пути выхода. Я в основном занимался испытанием тех приемов, которые осуществимы, реальны и разумны в тех районах, куда агентство намеревалось посылать туристические группы. Лично же мне не приходилось выживать, например, после авиакатастрофы в горах.

В 1972 году произошла авиакатастрофа в Андах, и люди пожирали друг друга, чтобы остаться в живых. Но рассказывать об этом при Мэкки мне не хотелось.

— Но все же, — спросила она, — когда-нибудь случалось что-нибудь непредвиденное?

— Иногда.

— Что именно? Расскажите же.

— Ну... Укусы насекомых, пищевые отравления.

Они посмотрели на меня так, будто в этом нет ничего необычного, однако на самом деле пару раз эти причины вызывали у меня серьезнейшие заболевания, и я о них никогда не забуду.

С той же степенью правдивости, но более трагическим голосом я сказал:

— Однажды в Канаде на мою стоянку забрался медведь, разрушил мое жилище и несколько дней ходил кругами. Я не мог добраться до нужных мне вещей. Некоторое время мне было явно не по себе.

— Вы действительно такое испытали? — открыл рот Гарет.

— Все обошлось. Медведь в конце концов ушел.

— А вы не боялись, что он вернется?

— Я упаковал свои вещи и перебазировался.

— Ну и ну! — вырвалось у Гарета.

— Медведи едят людей, — наставительным тоном заговорил его старший брат. — И выбрось из головы идею когда-либо последовать примеру Джона.

Тремьен с нежностью посмотрел на своих сыновей:

— Кто-нибудь из вас когда-либо слышал о самом любимом занятии молодых священников?

— Нет, — ответил Гарет. — А что это?

— Они любят мечтать.

— О тебе все пекутся и беспокоятся, — не унимался Перкин.

— Пусть Гарет помечтает, — сказал Тремьен, кивая. — Это вполне естественно. Я даже и на миг не могу себе представить, что он отправится травить медведей.

— Мальчишки часто делают глупости. Гарет — не исключение.

— Эй, — протестующе воскликнул Гарет. — Кто это там выступает? А не ты ли в свое время забрался на крышу и не мог с нее слезть?

— Заткни свою глотку.

— Остыньте, вы, оба, — устало вмешалась Мэкки. — Почему вы постоянно ссоритесь?

— Мы ничто по сравнению с Льюисом и Ноланом, — сказал Перкин. — Из тех злоба так и прет.

— До смерти Олимпии они не ругались, — задумчиво проговорила Мэкки.

— При нас нет, — согласился ее муж, — однако мы не знаем, как они вели себя, оставаясь с глазу на глаз. Робким голосом, поскольку это не мое дело, я спросил:

— Почему они ссорятся?

— Почему все ссорятся? — ответил вопросом на вопрос Тремьен. — Но эти двое завидуют друг другу. Вы встречались с ними прошлым вечером, не так ли? Нолан лихой парень с независимыми суждениями. Льюис пьяница, но пьяница с мозгами. Нолан мужественный и непреклонный, а Льюис развалина, но когда он трезвый, то очень хорошо соображает насчет денег. Нолан прекрасный стрелок, а Льюис и в слона с трех шагов не попадет. Льюис хотел бы стать первоклассным жокеем-любителем, а Нолан — сказочно разбогатеть. Обоим это уже никогда не удастся сделать, но они не понимают или не хотят понять и продолжают исходить взаимной завистью.

— Ты слишком суров по отношению к ним, — пробормотала Мэкки.

— Но ты же знаешь, что я прав.

Не отрицая этого, Мэкки предположила:

— А может быть, этот случай с Олимпией в конце концов сблизит их?

— Ты милая молодая женщина, — сказал Тремьен. — Видишь в людях только хорошее.

— Руки прочь от моей жены, — встрепенулся Перкин, и по его тону было трудно уловить, шутит он или нет. Тремьен предпочел спустить этот выпад на тормозах, и я подумал, что он, должно быть, хорошо привык к ярым собственническим инстинктам своего сына.

Он отвернулся от Перкина и, меняя тему разговора, обратился ко мне:

— Вы хорошо ездите верхом?

— Э-э... я не ездил на скаковых лошадях.

— А на каких?

— На ездовых, пони, арабских лошадках по пустыне.

— Гм, — Тремьен что-то обдумывал. — Не хотите проехаться завтра утром вместе с первой сменой на моей ездовой лошади? Посмотрим, на что вы способны.

— Хорошо. — Вероятно, в моем голосе не было достаточной твердости, потому что Тремьен требовательным тоном переспросил:

— Не хотите?

— Хочу, пожалуйста.

— В таком случае договорились, — кивнул он. — Мэкки, если придешь на конюшенный двор раньше меня, скажи Бобу, чтобы для Джона подседлали Обидчивого.

— Добро.

— Обидчивый выиграл Золотой кубок в Челтенхэме, — сообщил Гарет.

— Неужели? Вот так ездовая лошадка.

— Не беспокойтесь, — улыбнулась Мэкки. — Обидчивому сейчас уже пятнадцать, и он почти джентльмен.

— Сбрасывает с седла только по пятницам, — добавил Гарет.

На следующее утро, в пятницу, облачившись в бриджи, верховые сапоги, лыжную куртку и перчатки, я в некоторой неуверенности отправился к конюшням. В седле я не сидел почти два года, и, что бы ни говорила Мэкки, усесться в него вновь я думал иначе — тихо и спокойно; седло же бывшего скакуна, да вдобавок еще и призера, будь он там пенсионер или нет, внушало мне опасения.