Но именно Джессика первая указала сыну на самую что ни на есть реальную, а не мифическую опасность, выраставшую из его сознательного помрачения души. Этим ощущением тревоги, надвигающегося ужаса пронизаны все ее обращения к Полу; имя и суть ее пророческих предостережений некогда великолепно выразил Дали в своем бессмертном полотне – предчувствие гражданской войны. То, что упорно отказывается замечать Пол, для Джессики ясно, как божий день: фримены втянуты в рискованную политическую склоку, в беспощадное столкновение чужих интересов, спайсовый кризис нарастает, и если твердой рукой не удержать ситуацию, начиненная оружием Дюна быстро превратится в пороховую бочку. Магрибские кланы уже противопоставили себя всей остальной пустыне, и при неумном правлении малейшая перемена властных ветров заставит конфликт запылать ярким пламенем. На первых порах от Муад’Диба требуется совсем немного: объявить сход родов обоих Рифтов, включая оппозиционные Южные Эмираты, и ввести что-нибудь наподобие самой пустяковой конституции – уже это разрядило бы обстановку и направило неурядицы в русло переговоров. Но фримены больше не занимают Муад’Диба, он поглощен играми с парламентом и Гильдией, что же до нормализации положения на Дюне, то нового Махди хватает лишь на то, чтобы с попугайской заученностью повторять одну и ту же фразу: «То, что получат Свободные, даст им Муад’Диб». Однако что же именно Пол собирался дать соплеменникам, так и осталось загадкой.
Джессика наблюдала за маневрами Пола с чувством растерянности и отвращения. Менее всего она ожидала, что сын променяет все их совместные планы, все свое воспитание на торопливо склеенную маску великого святого воина и самодержца, и какое-то время честно пыталась образумить увлекшегося императора. Последовала серия «ледяных скандалов», как позже выразилась Алия. Почти год длится эта тщетная борьба, и лишь окончательно убедившись в бесплодности усилий и ввиду явной угрозы для жизни – у Джессики нашлось немало сторонников, и Пол не собирался это терпеть – она принимает решение столь же печальное, сколь жесткое и бесповоротное – навсегда покидает Дюну и возвращается на Каладан. На Каладане Джессика получила звание почетного сенатора и пережила Пола почти на тридцать лет, ни разу с ним больше не встретившись.
В августе двести седьмого года она пишет Алие: «Ключевые слова тут – ответственность и достоинство. Наша жизнь – это люди, которые нас окружают, каждый из нас, вольно или невольно держит в руках нити чужих судеб и отвечает за жизнь, по крайней мере, самых близких. Вина твоего брата в том, что он взял на себя ответственность за судьбы тысяч людей и бросил, и погубил их. Нельзя слагать с себя ответственность, как бы ни был тяжек ее груз, ибо расплата будет еще тяжелей. Пол обманул доверившихся ему, и у вас уже идет война, она станет еще страшней, и как же глупо надеяться избежать ее зева.
Что же касается достоинства, то не будем лукавить, дочка, мы не простые люди, по воле случая облеченные властью. У нас есть осознание возложенной на нас ответственности, у нас есть происхождение и образование, мы патриции, мы избранные. С нас другой спрос, и мы должны вести себя, всегда помня, что нам положен иной суд и иная мера. Пол забыл об этом, гнев, самолюбие и желание отомстить всему миру затмили его разум и заставили потерять представление о достоинстве».
В отличие от Джессики, Гарни Холлек предпочел остаться на Дюне, и ему суждено было в полной мере испытать на себе, каковы теперь взгляды его питомца на старую дружбу и природу власти. Балагур, весельчак, музыкант, первый клинок Империи, любимец покойного герцога Лето Атридеса, Гарни продолжал служить его сыну, даже зная правду о смерти своего старого хозяина. Если считать, что Джессика возглавляла дипломатическое ведомство Муад’Диба, а Стилгар вел национальную политику, то Холлек был военным министром и командиром спецназа одновременно. Упрочившись на таком высоком посту, он, вероятно, решил, что старое окончательно похоронено и надо смотреть вперед, но недооценил, с какой поистине отцовской серьезностью Пол относится к престижу власти.
Смерть его произошла при обстоятельствах, подозрительных даже для этой, полной лжи и крови, истории. Единственным свидетельством служит заявление самого Пола Муад’Диба, сделанное им в одной из своих речей, и смысл его сводится к следующему: шестнадцатого сентября, то есть в разгар коронационных торжеств, поступило сообщение, что в горах Центрального Рифта, на траверзе Арракина замечена группа боевиков Феллах-эт-Дина. Гарни Холлек со своими людьми вылетел разобраться, в чем дело, в стычке погиб от случайной пули и, продолжал император, «навеки почил в той земле, за которую отдал жизнь».
Тут все непонятно с самого начала. Эту речь император произнес зимой двести шестого года – следовательно, по каким-то неясным причинам обстоятельства смерти такой яркой личности как Гарни Холлек пять лет держались в тайне. Еще большая странность – ссылка на Феллах-эт-Дина – в двести первом отношения с Южной Конфедерацией, которую тот возглавлял, были если и не слишком дружественными, то, по меньшей мере, нейтральными, так что появление каких-то людей из юго-западных кланов в пятистах километрах от столицы в никому не принадлежащих горах вряд ли могло вызвать беспокойство. В то время весь север кишел разношерстным, вооруженным до зубов людом, среди которого попадалось много настроенных куда более решительно, чем далекий Феллах-эт-Дин.
Но пусть даже и так. Вы только представьте: убит третий человек в Империи – друг, наставник и соратник великого Муад’Диба, начальник его непобедимой гвардии. Где следствие? Где суровая и неотвратимая месть императора? Где рейнджеры, в скорбном молчании застывшие с факелами у гроба? В конце концов, где могила?
Ничего. Тишина. Ни единого слова, ни единого документа. В имперских архивах, все еще ждущих своих исследователей, нет ни единого упоминания о смерти легендарного Гарни Холлека. Например, вахтенные журналы рейнджерского полка не сохранили никаких записей о вылазке на Центральный Рифт ни достопамятного шестнадцатого сентября, ни раньше, ни позже.
И все же одну бумажку мне найти удалось. Смысл ее откровенно темен, но от нацарапанных на ней каракулей почему-то веет жутью. Казус вышел такой. В Арракине, как раз во время празднеств по случаю восшествия императора на престол, неожиданно оказалось на исходе авиационное горючее, твердотопливные водородные кассеты для тогдашних неуклюжих орнитоптеров – основы Муаддибовых ВВС. Досадное недоразумение, но оно могло создать проблемы, поскольку партизанская вольница, порождение революционной смуты, все еще не желала утихать в горах. Поэтому некоторое время все заправки распределяли лично или сам Муад’Диб, или Стилгар – строжайшими распоряжениями с подписями и печатями. Вот такое разрешение мне и посчастливилось обнаружить. Это узкий листок, где две строчки на крайне примитивной чакобзе сообщают, что действительно, вечером шестнадцатого сентября был заправлен топтер, на котором улетели Гарни Холлек и четверо федаинов из личной охраны императора. Ни государственной печати, ни даже войскового штампа, лишь странная подпись – «Ильнур». Кто это – неизвестно, в соответствующих службах офицера с таким именем не было; также это не мог быть один из федаинов – вступая в это элитное подразделение смертников, они лишались имен и знаков различия; кстати, мне удалось выяснить, что Ильнура не было и среди них. Естественно, в записке ни слова ни об операции рейнджеров, ни о Центральном Рифте. Таким образом, известно лишь одно – шестнадцатого сентября Гарни Холлек в сопровождении самых привилегированных ассасинов Империи отправился неведомо куда неведомо зачем, после чего безвестно сгинул.
Но Ильнур – сразу же вспоминается Каладан, свидетельство о рождении, роспись неизвестной Мириам Нидаль; Ильнур – первое имя императора Муад’Диба. Ильнур – это память о былых оскорблениях, о проклятии незаконного рождения и клейме неполноценности. Гарни Холлек должен был исчезнуть, слишком много всего он видел и знал, старые слуги опасны для правителей; никто не расскажет, какая обида ожила для Пола в ту минуту, но не случайно именно так, а не иначе он подписал приговор, каким и было то последнее задание, с которого главе военного ведомства не суждено было вернуться.
