В полумраке императорской спальни смутно угадывались очертания необъятного ложа, чем-то заставленного столика в глубине и два светлых пятна – кремовый халат Муад’Диба и над ним белое лицо с черными тенями и каймой бороды.
– Узул, – Стилгар назвал Пола тайным, давно позабытым именем, каким кроме него никто уже не называл императора, – Узул, надо поговорить.
Пол даже не шевельнулся.
– Узул, дела идут неважно. Не гони меня, дай сказать. Мы рассчитывали на флот Гильдии – его нет. Мы рассчитывали на Конвенцию – ее завтра не будет. Узул, Харконнен стоял у стен твоего дворца, и его не прогнали, захотел – пришел, захотел – ушел. Под Джайпуром и здесь, на нашей земле, мы потеряли очень много людей, а те, кто выжил, понимают – им просто дали уйти. Серебряный перегораживает пустыню башнями – юга у нас больше нет. Узул, пусть Алия заберет восток и все огненные земли. Я знаю, что говорю страшные вещи, но дальше воевать нельзя. Нужны переговоры. Отдадим Алие все, что она сможет забрать. Нам нужен мир с Великими Домами. Войну надо прекращать на любых условиях.
Муад’Диб все еще сидел неподвижно, постепенно закипая, потом повернулся и изо всех сил ударил кулаком по резному столбику кровати; вскочил, подбежал к столику и что-то торопливо выпил. Постоял, переводя дыхание, словно после долгого бега, потер лицо и даже коротко засмеялся.
– Ты наивен, мой друг Стилгар, – сказал он. – Нам не помогут никакие переговоры. Они хотят уничтожить меня. Ни Алия, ни Серебряный никогда не отступят.
– Серебряный и Алия хотят государственного признания, – возразил Стилгар. – Нам нужна передышка, и им нужна передышка. Мы можем запросить хорошую долю в их новых заводах. Это почетные условия.
– Они не остановятся, – угрюмо покачал головой Пол. – Ландсраат за них. На этих твоих переговорах мы только вытерпим унижение и ничего не получим. Серебряный и Харконнен жаждут моей крови. Им наплевать на спайс.
– Узул, лучше торговаться сейчас, чем когда они будут стоять у стен Арракина. Сейчас еще Феллах станет нас слушать. Потом уже нет. Дальше воевать нельзя.
Пол зашипел, как громадная кошка.
– Можно! И я не буду торговаться! Я император, я Атридес! И хватит, старик! Если мы не сумели отстоять наш спайс, значит, мы обязаны умереть! И мы умрем, по крайней мере, сражаясь.
Дальше и в пересказе самого Стилгара, и по стенограмме разговор утрачивает связность. Муад’Диб не желает ничего слушать. Все разумные доводы вызывают у него только раздражение. Чувствуется, что он сам себе давно ответил на все возможные вопросы, и что-то теперь ему доказывать – пустая трата времени. Пол заявляет Стилгару, что любые переговоры бессмысленны, поскольку Алие и Кромвелю императорская корона нужна не иначе как с Муаддибовой головой, но это еще посмотрим, потому что у императора есть такие козыри, о которые многие еще сломают зубы, и он не тот человек, чтобы торговаться с каким-то пришлым ублюдком и предателями из родственников, а если фримены не сумеют защитить дарованное им Муад’Дибом счастье, то, значит, пробил их час.
Пылкость императорской речи во многом химического происхождения, угрозы временами бессвязны, и Стилгар понимает, что приводить дальнейшие аргументы бесполезно. Он соглашается с высочайшей волей и по такому случаю заявляет о намерении готовить к бою укрепления северо-восточных баз, которые теперь могут приобрести важное оборонное значение. Муад’Диб милостиво кивает и отпускает своего главнокомандующего.
Так выглядела беседа Стилгара с Муад’Дибом в ноябре двести одиннадцатого года, и, несмотря на крайнюю сумбурность и отсутствие каких-либо решений, разговор этот имел очень далеко идущие последствия.
Стилгар покинул императорские покои в редкостном, практически небывалом для себя состоянии полной растерянности. Он чувствовал себя человеком, которого шаг за шагом подталкивают к пропасти и при этом уверяют, что там-то как раз ему и будет хорошо. Его обуревал и гнев, и тоска от собственного бессилия, и еще бог знает что, но все же в первую очередь давило отсутствие всякого представления о том, что же теперь следует делать.
И, однако, на дне этой пустоты все же шевелилась та ужасная, невозможная мысль, что явилась ему еще тогда, в пустыне. Но как и там, он не впустил ее в сознание, а сделал нечто совсем другое – поднял свою едва успевшую перевести дух замученную охрану во главе со старшим сыном, Фарухом, приказал приготовить топтер и уже через час вылетел на восток, к Центральному Рифту.
Осенняя звездная ночь только-только опустилась на предгорья Центрального хребта, когда Стилгар, уже в одиночестве, принялся устраивать себе ночлег в каменной расщелине под сошедшимися козырьками двух нависающих скал. Кроме оружия и запаса воды, с ним был еще большой пустынный плащ, похожий на войлочную палатку, высокий кофейник с изогнутым носиком, чашки, решетка для древесных углей и пара пакетов этих самых углей, с ценой которых он, как верховный наиб, мог не считаться. Стилгар поставил кофейник на огонь и сел рядом, прислонившись к стене, закутавшись в толстую ткань и опустив капюшон.
То, что он сейчас делал, было, разумеется, отчаянным риском: спутник, ракета теплового наведения, и Муад’Дибу придется искать себе другого командующего. Но Стилгару сейчас даже хотелось сыграть в орлянку с судьбой. Как никогда, он ощущал необходимость по старинному фрименскому обычаю собраться с мыслями наедине с пустыней; кроме того, стратег знал, что находится в никому не интересном и неведомом горном районе, где вряд ли кому придет в голову его искать, что каменный свод надежно прикрывает его от всевидящего неба, а расположившаяся в радиусе пятисот-шестисот метров гвардия, располагающая новейшей электроникой, успеет выставить заслон любому подлетевшему сюрпризу.
Не знаю, можно ли назвать Стилгара ментатом – что это такое, я, признаться, так до конца и не понял, но очевидно, что в отличие от огромного большинства людей он обладал подлинным даром логического мышления, подкрепленным заложенной с детства привычкой к молитвенной медитации. Благодаря способности отрешаться от суеты, эмоций, интересов и прочего, благодаря изумительной, почти неподвластной времени памяти и таланту воспринимать чужие точки зрения, становясь на сторону противника, Стилгар был, возможно, величайшим фрименским аналитиком и с успехом заменял при необходимости целый Генеральный штаб.
Глубока была в этот раз его дума. Эмир наливал себе кофе, пошевеливал угли и смотрел невидящим взглядом на плывущие над горным зубчатым горизонтом луны. Что же можно понять из произошедшего?
Начнем с противника, сказал себе Стилгар. Южане, а проще говоря, Кромвель – так вот, Кромвель контролирует «Соллекс». У него хватило техники, чтобы в два дня перебросить экспедиционный корпус под Арракин. У него башни, весь юг и юго-восток. Политическая разведка докладывает о сумасшедших инвестициях в экономику Конфедерации. Спайс падает в цене, а биржевые индексы растут. Значит, у Серебряного хватит денег, влияния и поддержки парламента на какую угодно войну. И к тому же… Нет, стоп, приказал себе Стилгар, не будем забегать вперед. Он налил в чашку кипятку и привычным круговым движением выплеснул как можно дальше. Теперь Муад’Диб.
Слова, поступки и настроения Пола Атридеса без всяких аналитических усилий укладывались в схему столь угрожающую и безысходную, что Стилгару, едва он разложил перед собой ситуацию, стало не по себе. Узул не пожалеет никого и ничего, лишь бы до последнего мгновения остаться императором. Он погонит на смерть всех фрименов, каких сумеет собрать, перестреляет всех, кто откажется, привезет на Дюну всех, каких сможет, фанатиков и даст им оружие, а когда все будет кончено и никого не останется в живых, со спокойной совестью застрелится сам. В своем дворце, сидя на троне.
Тут Стилгар выпрямился так резко, что даже ударился головой о скалу – спасибо складкам плотного капюшона. Нет, вот ведь горе какое – произойдет это все не во дворце и не в Арракине, финал этот будет куда хуже и страшнее. Старый фримен принялся мять жесткую пегую бороду. Да, Арракин – твердыня, и твердыня на редкость удачно расположенная – как будто специально для войны Бог создавал эти горы и ущелья, и Панджшер тоже крепость, но ведь нет вечных крепостей. Империи уже практически не существует, фримены уже в блокаде, и рано или поздно Кромвель войдет и в Панджшер, и в Арракин. Что тогда?
