Последовала пауза. Похоже было, что беседа зашла в тупик. Миссис Юстэйс переводила умоляющий взгляд с мужа на Тавернера, но один не мог, а второй не хотел ей помочь. Я чувствовал, что она возлагала большие надежды на визит к Тавернеру и, не оправдав их, не знала, что предпринять против навалившегося рока.

Кроме того, мне показалось, что в ее глазах я прочел дурное предчувствие.

Тавернер наконец прервал молчание.

— Если полковник Юстэйс захочет когда-либо проконсультироваться со мной, — сказал он, — я буду очень рад помочь ему. Мне кажется, я мог бы быть ему полезен.

Услышав замечание, которое, видимо, попало в цель, наш невольный пациент вздрогнул и открыл рот, собираясь что-то сказать, но Тавернер, повернувшись к его жене, продолжал:

— И если миссис Юстэйс когда-либо понадобится моя помощь, я в равной мере буду в ее распоряжении.

— Я полагаю, что это маловероятно, — сказал ее муж, поднимаясь. — Ее здоровье в превосходном состоянии.

И когда Бэйтс в ответ на звонок Тавернера открыл дверь, мы с ними распрощались.

— Удивительный негодяй, — заметил я, когда дверь за ними закрылась.

— Еще не законченный, — сказал Тавернер. — В процессе своей эволюции он должен усвоить несколько вещей, и, если я не слишком ошибаюсь, он усвоит их очень быстро. Тогда мы опять о нем услышим. Никогда не смешивайте незрелый плод с испорченным.

Мы услышали о нем опять, и даже скорее, чем Тавернер ожидал, когда пару дней спустя я просматривал для него вечернюю газету, где было помещено сообщение о том, что миссис Юстэйс, в связи с внезапным недомоганием, не будет участвовать в открытии выставки индийского искусства в Эстон-гэлери, и эта задача будет выполнена другой светской знаменитостью.

— Конечно, это может быть инфлюэнца, — сказал я.

— Или колики, — сказал Тавернер. — Или даже воспаление коленного сустава, — добавил он, не желая разговаривать со скептиком.

Следующий сигнал пришел не так скоро, как я ожидал, рассчитывая увидеть полковника Юстэйса всякий раз, когда раздавался звонок. Но наконец он появился, и даже при беглом взгляде становилось очевидно, что он за это время распрощался со многим.

Поза, в которой он сидел, облокотившись на спинку стула, говорила о том, что он исчерпал все свои возможности — как умственные, так и физические, и Тавернер вынужден был облегчить его участь и начать разговор первым.

— Итак, вы пришли послушать меня? — спросил он. — Я всегда считал, что мой талант скрыт от всех, кроме тех, чей образ мыслей совпадает с моим.

— Моя жена слышала о вас, — последовал ответ. — Она интересуется… вашим направлением работ.

— А, она изучает оккультизм?

— Я не стал бы называть это изучением, — сказал Юстэйс, избегая слова «оккультизм». — Она занимается им по-любительски и ходит на лекции по восточному мистицизму, который похож на настоящий не более, чем… чем кошка на тигра, — добавил он, поддаваясь внезапному приливу эмоций и обращаясь к кошке экономки, устроившейся на коврике у камина. — Я молю Бога, чтобы она оставила это, — добавил он устало.

— Насколько я понимаю, — спокойно сказал Тавернер, — вы не сторонник этого предмета.

— Если бы вы задали мне этот вопрос неделю назад, — сказал Юстэйс, — я бы ответил нет, но сейчас… я не знаю, что сказать. Но одно я вам могу сказать, — воскликнул он, и сдерживаемое пламя опять прорвалось наружу. — Если оккультизма не существует, если вы не обладаете теми силами, которые себе приписываете, то что же это происходит с Эвелин?

— Насколько я понимаю, — спокойно сказал Тавернер, своим тоном и поведением давая понять, что руководство беседой он берет в свои руки, — вашу жену взволновало нечто такое, что, по-вашему мнению, имеет оккультное происхождение, хотя вы и не понимаете, что происходит?

— Я вполне понимаю, что происходит, — решительно ответил наш посетитель, — хотя я никогда и не верил этим сказкам.

— Вы расскажете мне подробности? — спросил Тавернер. — Тогда я смогу составить свое мнение.

— Я расскажу вам всю историю, — ответил полковник Юстэйс, — поскольку я не допускаю, чтобы, будучи умудренным опытом человеком, вы могли придать ей то же значение, что и моя жена. И не потому, что между нами нет полного доверия, но женщины не в состоянии понять некоторые вещи и нет смысла пытаться им их объяснить. Вы, может быть, помните, как во время предыдущей нашей беседы моя жена рассказывала о том, что к ней является женщина-туземка, и она слышит речь на индийском диалекте. По ее описанию мне кажется, что то, что она видит, — это образ женщины, которую я содержал некоторое время, служа в Бордере, и которая, как это иногда: случается, наделала много шума, когда я ее отослал прочь. Я часто слыхал, что, если мужчина вступает в… м-м… связь с туземками, они приобретают сверхъестественные способности ставить ловушки, удерживающие вашу душу своим дикарским колдовством. Я никогда этому не верил, смеялся, когда товарищ беспокоился о подобных вещах, но, Бог мой, это оказалось правдой. Эта женщина, с тех пор как она умерла, является мне во сне, а когда я женился на Эвелин, она обернулась коварной мстительницей.

— В каком состоянии сейчас ваша жена? — поинтересовался Тавернер.

— В состоянии помрачения сознания. Доктора говорят о сонной болезни, но, — он мрачно усмехнулся, — я знаю лучше. Я видел, как она входит в это состояние, и я знаю, что это такое. Уверяю вас, я слышал, как эти две женщины разговаривали между собой, Хунифа на ломаном английском, и я слышал ее так же ясно, как слышу вас, и с того времени — а прошло десять дней — Эвелин ни разу не возвращалась в полное сознание и ее силы постепенно угасают. Сегодня она мне сказала, что вряд ли переживет ночь, — добавил он срывающимся голосом и поднял руку, чтобы спрятать подергивание губ.

— Могли бы вы показать мне свою жену? — спросил Тавернер. — Мне трудно что-либо вам посоветовать, пока я не сделаю этого.

— Перед вашей дверью стоит машина, чтобы отвезти вас к ней, если вы согласны поехать.

— Прежде чем я это сделаю, я должен выяснить у вас одну вещь, — сказал Тавернер, — а именно: если услышав мой совет, вы решите ему следовать, вы должны будете идти до конца, так как нет ничего губительнее, чем начать оккультное предприятие, а потом отступиться от него.

— Если вы не сможете что-нибудь сделать, никто ничего сделать не сможет, — сокрушенно сказал Юстэйс, и мы последовали за ним в машину.

Когда я видел миссис Юстэйс в вечернем наряде, я подумал о том, как она прекрасна, но когда она в белом убранстве непринужденно лежала на своей белой кровати, она была похожа на мое мальчишеское представление об ангелах больше, чем что бы то ни было из того, что мне приходилось видеть среди произведений искусства. Я мог понять, почему муж обожает ее.

Мне не нужен был стетоскоп, чтобы определить, что жизнь ее угасает. Пульс в запястье не прощупывался, и только слабое шевеление шнурков на ее рубашке говорило о том, что она еще дышит. Не было ни малейшего сомнения, что она не переживет эту ночь. Она могла скончаться в любой момент.

Тавернер отослал из комнаты сиделку, а меня и Юс- тэйса заставил отойти подальше. Затем он уселся рядом с кроватью и пристально уставился в лицо лежащей без сознания женщины. По тому, как он сосредоточился, я знал, что его мозг ищет контакта с ее душой, где бы он ни произошел.

Я увидел, как он положил руку ей на грудь, и догадался, что он зовет ее вернуться в свое тело. И, как я и ожидал, я заметил, что ее дыхание становится более глубоким и размеренным, а с лица уходит восковая неподвижность.

Потом она заговорила, и при звуке ее голоса я едва смог удержать ее мужа, когда он тут же бросился к ней.

— Я хочу сообщить вам, — донеслась тихая невнятная речь, — что деньги возвращены, даже если они никогда не дойдут до вас.

Юстэйс издал стон и опустил голову на руки.

— Я также хочу сообщить вам, — продолжал невнятный голос, — что это должен был быть сын.

Тавернер снял руку с ее груди и ее дыхание замедлилось, а на лице опять запечатлелась маска смерти.