Тенант сидел без шляпы, в расстегнутой рубашке, откинув назад голову, опираясь о дерево с красной грубой корой, и внимательно смотрел в голубую даль, тихо насвистывая сквозь зубы. Я лежал на спине на сосновых иголках, и мне казалось, что я сплю. Во всяком случае, я не слышал приближения Дианы и не ощущал ее присутствия, пока не поднял голову. Она лежала у ног Тенанта, глядя в его лицо немигающим взглядом животного, а он, как и раньше, тихо что-то насвистывал, но в его свисте появились изысканные тона флейты, те странные модуляции, с которых начались все мои неприятности. Я подумал о древнегреческом мире кентавров и титанов, которые странствовали и правили миром до того, как появился Зевс со своими придворными, заселивший небо людьми. Тенант не был даже первобытным человеком, он жил еще до Адама. Что же касается Дианы, она была дочерью не Евы, а Черной Лилит, предшественницы Евы. И я понял, что эти двое были из одного и того же мира и принадлежали друг другу. Боль старой раны пронзила меня, и я почувствовал зависть, ибо их мир был намного счастливее нашего цивилизованного рабства, но я лежал спокойно, наблюдая за их идиллией.

Тени сосен далеко протянулись по вересковым зарослям, прежде чем я вернул Тенанта на землю, и, когда мы шли домой в золотых лучах заходящего солнца, Диана шла с нами.

Когда я во время нашей обычной послеобеденной то ли беседы, то ли совещания рассказывал о случившемся Тавернеру, я увидел, что он вовсе не удивлен этим.

— Я надеялся, что это произойдет, — сказал он. — В данном случае это единственное возможное решение, какое я могу себе представить, но что скажет ее семья?

— Я думаю, они скажут: «Слава Богу» и сэкономят на ее приданом, — ответил я, и мое предсказание оказалось верным.

Это была самая странная свадьба, которую я когда- либо видел. Священник, чувствовавший себя очень неловко, но побоявшийся отказать в проведении церемонии; отлично драпированная мать со своими друзьями, из кожи вон лезущая, чтобы все шло, как положено; родственники жениха, чьи попытки в последнюю минуту заставить Тавернера выдать справку о его болезни были Тавернером пресечены, с яростью наблюдавшие, как уплывают из их рук десять тысяч фунтов стерлингов, находившихся до этого момента под их опекой; невеста, производящая впечатление только что пойманного дикого зверя, которая давно бы убежала из церкви, если бы Тавернер не дал ей ясно понять, что он приготовился на случай такого маневра, и не запретил ей уходить; и жених, который был очень далеко отсюда, в каких-то одному ему известных небесах, на лице которого было написано такое блаженство, какого никогда не знали ни на суше, ни на море.

Отъезд счастливой пары на их медовый месяц был зрелищем для богов, которые, я убежден, присутствовали при этом. Все свадебные гости в своих свадебных нарядах выстроились у парадной двери, когда оттуда вышла Диана в своей тунике эльфа и, как кролик, стрелой помчалась по дороге. Более спокойным шагом за ней последовал супруг, ведущий осла, на спине которого лежала упакованная палатка, а по бокам свисала кухонная утварь.

В окружении мужчин в тонком сукне и женщин в шелках, на фоне подстриженных кустов лавра, они выглядели чем-то инородным, легкомысленным, дегенеративным, какими и считали их все их родственники, но в тот момент, когда молодожены, миновав калитку, вступили на черную почву болота, все изменилось. Великое Присутствие пришло их встретить, и, ощутила ли Его свадебная толпа, неизвестно, но она затихла.

Через десять секунд их приняло болото; мужчина, девушка и осел самым непостижимым образом слились с его серо-коричневым фоном, словно перестали существовать. Они уходили в свой собственный мир, и их мир приветствовал их. Цивилизация, с которой они не имели ничего общего, никогда больше не будет их пытать и держать в заключении за то, что они не такие, как все. В мертвой тишине свадебная толпа отправилась к свадебному столу, и никто не вспомнил о свадебных тостах.

Мы больше ничего не слышали о молодоженах вплоть до следующей весны, когда однажды, после того как в приемной погас свет, мы услышали стук в оконное стекло, сразу напомнивший мне о Диане. Но это была не она, а ее муж. И в ответ на краткую просьбу я отправился за ним, так как Тавернер отсутствовал. Нам не пришлось идти далеко, маленькая коричневая палатка стояла на лугу у нашего леса, и я мгновенно понял, для чего меня позвали, хотя большой необходимости в этом не было, так как боги Природы сами могли присмотреть за своей собственностью, потому что это только мы, высшие сущности, лениво тащимся по миру, подгоняемые в загривок. Ворота жизни вращались на легких петлях, и через несколько минут маленькая правнучка Пана лежала в моих руках, маленькое, только что появившееся совершенное создание, кроме разве что ушей с кисточками. Я подумал, что это новая порода смертных вошла в наш беспокойный старый мир, чтобы внести новую струю в его цивилизацию.

Да, Тавернер, подумал я, что несет будущее, за которое вы ответственны? Поставит оно вас на один уровень с человеком, который разводит кроликов в Австралии… или рядом с Прометеем?

Почта лечебницы всегда отправлялась в поселок в шесть вечера, когда уезжали садовники, так что если какой-нибудь запоздавший корреспондент хотел связаться с внешним миром после этого часа, он вынужден был шагать со своими посланиями к почтовому ящику на перекрестке. Так как в течение дня я редко располагал временем для написания частных писем, послеобеденные сумерки обычно заставали меня бредущим в этом направлении с сигарой и горсткой писем.

У меня не было привычки поощрять пациентов сопровождать меня в моих прогулках, так как я считал, что выполняю свой долг по отношению к ним в рабочее время и это дает мне право на досуг, но Виннингтон не был обычным пациентом, поскольку он был другом самого Тавернера и, согласно моим наблюдениям, членом одного из малых колен того великого Братства, о работе которого я имел некоторое представление. Так что очарование, которым для меня всегда обладало это Братство — хотя я никогда и не стремился стать его членом, — вместе с занимательностью и причудливостью личности этого человека, заставили меня пойти навстречу его попытке превратить наши профессиональные отношения, в личные.

Поэтому именно он шагал рядом со мной по длинной тропинке, ведущей сквозь кусты к маленькой калитке в дальнем конце сада лечебницы, выходящей на перекресток, где находился почтовый ящик.

Опустив свои письма, мы лениво брели обратно, когда звук клаксона заставил нас отскочить в сторону, так как из-за угла выскочил, едва не наехав на нас, какой-то автомобиль. Я мельком увидел сидящих в нем мужчину и женщину, а наверху — солидный багаж.

Машина повернула к воротам большого дома, центральная аллея которого выходила на перекресток, и я заметил, обращаясь к своему спутнику, что, очевидно, мистер Хершмэн, владелец дома, отбыл срок заключения и возвращается в свой дом, который стоял пустым, хотя и заполненным мебелью, с тех пор, как доверчивая страна решила, что ее доверие может быть обмануто и что коварного тевтонца следует держать под стражей.

Встретив по возвращении Тавернера, сидящего на террасе, я сказал ему, что Хершмэны вернулись, но он покачал головой.

— Те, о ком вы говорите, не Хершмэны, — сказал он, — а люди, снявшие дом. Фамилия их, кажется, Беллами, они сняли меблированную квартиру; кто-то из них, по- видимому, болен.

Неделю спустя, когда я опять собрался на свою прогулку к почтовому ящику, ко мне присоединился Тавернер, и мы вместе неторопливо брели к перекрестку, энергично дымя для отпугивания комаров. Когда мы подходили к ящику, наше внимание было привлечено легким скрипом и, оглянувшись, мы увидели, как большая железная калитка, закрывающая ведущую к Хершмэнам аллею, приоткрылась и через образовавшуюся узкую щель тихонько проскользнула женщина. Она, очевидно, направлялась к почтовому ящику, но, увидев нас, заколебалась. Мы отошли в сторону, освобождая ей дорогу, и она, проскользнув по гравиевой дорожке, встала на цыпочки, опустила свое письмо, слабым кивком головы поблагодарила нас за учтивость и исчезла так же безмолвно, как и появилась.