Тавернер связал его с умением, которое свидетельствовало о большом опыте, а потом стал раздумывать, куда бы его спрятать.

— Мне бы не хотелось, чтобы его нашли раньше времени, если кто-нибудь придет за ведром угля, — сказал он.

— Почему бы не вырыть яму и не похоронить его там? — предложил я, вполне проникнувшись духом этого места. — Здесь есть лопата. Сделаем яму, засунем его туда по шею и наденем, на голову эту старую бадью с выбитым дном.

Тавернер фыркнул, и через две минуты Джозефуса как не бывало. Оставив его погребенным столь неподобающим образом, мы осторожно направились на задний двор. Там было совсем темно, но мои знания географии этого места позволили мне найти окно, и скорее, чем можно было вообразить, мы опустили решетку, вошли внутрь, зажгли свет и заперли дверь изнутри.

— Вот ваше одеяние, — сказал Тавернер, вытаскивая из-под подушек софы падающую свободными складками пурпурную мантию и натягивая ее на меня с таким знанием дела, которое свидетельствовало о богатом предшествующем опыте.

Последовал тихий стук в дверь, и у меня перехватило дыхание.

— Вы готовы, дражайший? Уже все в сборе, — произнес женский голос.

— Идите и начинайте, — прорычал Тавернер голосом, настолько похожим на голос Джозефуса, что я невольно оглянулся.

Мы услышали звук удаляющихся шагов (очевидно, Джозефус научил их не возражать), и через несколько минут сверху донеслись звуки монотонного песнопения.

Тавернер открыл свой чемодан и вынул оттуда наиболее удивительную мантию, какую мне когда-либо в жизни приходилось видеть. Расшитое золотыми нитями, тугое и тяжелое, великолепное облачение при слабом освещении этой мрачной комнаты выглядело подобно сокровищам Офира. Тавернер надел его поверх изумруд- но-зеленой сутаны, и я застегнул украшенную драгоценными камнями пряжку на его груди. Затем он, не имея возможности поднять руки, вручил мне египетский головной убор, и я водрузил его на его голову. Я никогда не видел подобного зрелища. Худое удлиненное лицо Тавернера, обрамленное египетским убором, его высокая фигура, казавшаяся гигантской благодаря мантии, и драгоценный анк в его руке (который, как я с радостью отметил, был достаточно тяжелым, чтобы служить действенным оружием) — создавали картину, которую я буду помнить до конца своих дней. При каждом его движении фимиам множества ритуалов струился из складок его одеяния, шуршал шелк, позванивали золотые украшения; казалось, явился по волшебству верховный жрец погибшей Атлантиды, чтобы призвать к послушанию свою паству.

По узким ступенькам мы поднялись в затемненный холл, а оттуда на этаж, где находилась столовая и где запах благовоний возвестил нам, что мы на правильном пути. Тавернер постучал пять раз в дверь и мы услышали, как чей-то голос произнес: «Страж ворот, посмотри, кто жаждет войти».

Дверь открылась, и мы оказались лицом к лицу с плотной коренастой фигурой, одетой в черную мантию с надвинутым на голову капюшоном, которая быстро отскочила назад при виде Тавернера. Сбитый с толку моей пурпурной мантией, швейцар, по-видимому, принял меня за Джозефуса, так что нас впустили без возражений и мы оказались там, где был, по-видимому, Храм, в котором он совершал свой необычный обряд.

Согласно полученным инструкциям, я прошел прямо на помост и сел прежде, чем они могли заметить мой рост. Я был вполне убежден, что все они считают, что на стуле сидит их обычный маг. Как бы то ни было, Тавернер подошел к алтарю и, протягивая золотой анк к собравшимся, произнес звучным голосом:

— Мир всем живущим.

Очевидно, это было именно то начало, которого они ожидали, так как фигура, стоящая на высоком помосте в дальнем конце комнаты, по росту которой я решил, что это, должно быть та самая высокая женщина, ответила:

— От кого ты принес приветствие?

— Я не принес его, — ответил Тавернер. — Я сам приветствую вас.

Это явно не было правильной репликой и повергло всю ложу в смятение, но так как Тавернер полностью сохранял власть над ними, то казалось, что это не он, а они не знали своей роли.

Все обратили свои взоры ко мне, уверенные в том, что я Джозефус, но я сидел, как идол, и не подавал никакого знака.

Тогда Тавернер заговорил опять.

— Вы вызывали Совет Семи, и я, старший из Семи, пришел к вам. Вы можете меня узнать по этому знаку, — и он вытянул руку. На указательном пальце сверкнуло большое кольцо.

Я не думаю, чтобы в комнате находился кто-то из мудрецов, но члены ложи, которые, казалось, должны знать, стыдились признать свою неосведомленность, а рядовые и пешки, естественно, последовали за ними.

В комнате стояла мертвая тишина, которая внезапно была нарушена шелестом одежды. Фигура, сидевшая на третьей скамье слева от меня, поднялась, и когда она заговорила, я услышал голос Мэри Мак-Дермот.

— Я прошу простить меня за отсутствие веры, — сказала она. — Это я вызывала Совет Семи, потому что я считала, что его не существует. Но я сознаю свою ошибку. Я вижу силу, и я признаю ее. Ваше лицо говорит мне о вашем величии, вибрации вашей личности говорят мне о вашей искренности и великодушии. Я признаю, и я повинуюсь.

Тавернер повернулся к ней.

— Как могло случиться, что вы считали Совет Семи несуществующим? — спросил он своим звучным голосом.

— Потому что назойливость моего мужа встала между мной и моим уважением к Ордену. Потому что его молитвы и призывы к святым, как тучи, закрывали от меня свет лица Учителя, так что я не могла видеть его великолепия и считала его вульгарным сластолюбцем и шарлатаном, пользующимся нашей доверчивостью.

— Дочь моя, — сказал Тавернер, и голос его звучал очень мягко, — веришь ли ты мне?

— Верю, — воскликнула она. — Я не только верю, я знаю. Это вас я видела в своих снах, вы и есть Великий Посвященный, которого я всегда искала. Учитель Джозефус обещал, что приведет меня к вам, и он сдержал свое слово.

— Приблизься к алтарю, — приказал Тавернер.

Она подошла и непроизвольно преклонила перед ним колени. Она коснулась лбом золотого анка, и я заметил ее колебания при этом прикосновении.

— Из Нереального отведи меня в Реальное. Из Темноты перенеси меня в Свет. Очисть меня от скверны и осени меня, — донесся глубокий звучный голос. Затем он взял ее за руку, поднял и отвел на помост позади меня.

Тавернер вернулся к алтарю, занял свое прежнее место и обвел взглядом комнату. Затем из-под своей ризы он достал странно отделанную металлическую коробочку. Он открыл ее с одной стороны, достал оттуда горсть белого порошка и рассыпал его по алтарю в форме креста.

— Нечистый, — сказал он, и его голос был похож на звонящий колокол.

Он открыл коробочку с другой стороны, достал горсть золы и тоже высыпал ее на алтарь, запачкав его белый полотняный покров.

— Нечистый, — сказал он опять.

Он протянул вперед свой анк и его концом потушил лампу, которая освещала алтарь.

— Нечистый, — сказал он в третий раз и, когда он сделал это, все ощущение силы, казалось, покинуло комнату и она стала плоской, обычной и довольно безвкусной. Один Тавернер казался реальным, все остальное было как будто вымышленным. Он казался живым человеком в комнате, заполненной восковыми фигурами.

Он повернулся. Я встал, и мы, с молодой женщиной между нами, покинули комнату, погруженную в мертвую тишину. Я тихо закрыл за нами дверь и, найдя в замке ключ, из предосторожности повернул его.

В затемненном холле, где от полной темноты спасали только проникающие через круглое окно над дверью лучи уличных фонарей, Тавернер заглянул в лицо сбитой с толку молодой женщины. Она откинула назад свой капюшон, и ее блестящие волосы в беспорядке рассыпались вокруг ее лица. Он положил руку ей на плечо.

— Дочь моя, — сказал он. — Вы не можете идти вперед иначе, чем выполняя свой долг. Вы не можете подняться к возвышенной жизни, опираясь на сломанную веру и пренебрежение своими обязанностями. Человек, доверивший вам свое имя и сердце, не сможет иметь дома, пока вы не создадите его, не сможет иметь детей, пока вы их ему не подарите. Вы можете освободиться от него, но он не может освободиться от вас. В этом воплощении вам предназначено избрать путь хранительницы домашнего очага, и поэтому все другие для вас закрыты. Возвращайтесь и следите, чтобы огонь горел и очаг был чист и прекрасен, а я приду к вам и покажу, какое просветление можно получить на этом пути.